стояла и не мигая смотрела на покойного стройная моложавая брюнетка в черном платке и такой же черной, словно траурной, лоснящейся шубе. Была она бледная, но очень сосредоточенная и даже строгая. За локоть ее держал мальчик-подросток, высокий, большой, широкоплечий, но совершенно растерянный. Брови сведены домиком и закушена до крови розовая нижняя губа. Этих двоих никто не знал, и их безмолвное стояние вытянуло некоторых присутствующих из пучины собственной скорби.

Пристальнее других на мальчика смотрела Наталья Филиппова, та из жен покойного, которая помнила его еще в нежном послешкольном возрасте. Глаза ее цепко бегали по лицу подростка: нос, лоб, брови, подбородок, а вот и ямочка, цвет глаз, уши… Наталья подошла к Галине и встала рядом с ней.

– Ты его видишь? – спросила она тихо, словно они были не на похоронах, а в центре детективного сериала. – Мальчишку этого видишь?

Подслеповатая Галина прищурилась, долго смотрела в сторону странной пары, а потом медленно открыла рот, но тут же прикрыла его рукой с безупречными красными ногтями. Метнула взгляд в сторону филипповской родни, но и там уже прошел ветерок перешептывания. Братья с женами, имея 17 детей на пятерых (теперь уже на четверых), «свою» породу определяли с ходу и безошибочно. И никому не известный подросток с трагически задранными к челке бровями, несомненно, был из своих, из Филипповых.

К незнакомке с сыном решилась подойти жена младшего брата покойного – Полина, бойкая и обычно громкая. В перерывах между декретами Полина работала инспектором по делам несовершеннолетних и славилась в кругу семьи тем, что не тушевалась ни перед бомжами, ни перед миллионерами, ни перед трудными подростками всех мастей – в общем, была безупречным переговорщиком.

– Здравствуйте, – осторожно начала она, приблизившись к брюнетке, – вы коллега Петра Ивановича?

Та подняла холодные сухие глаза и посмотрела настолько отсутствующим взглядом, что Полине стало не по себе. Потом молча отвела взгляд.

Полина повернулась к мальчишке:

– Ну, а ты кто будешь? – помимо воли вопрос прозвучал в таком тоне, будто перед ней стоял беспризорник, пойманный за руку, но пока не опознанный. Нижняя губа у подростка задрожала, а глаза налились слезами.

– Слава, успокойся, иди сядь, – брюнетка почувствовала подступившие молчаливые слезы сына, даже не взглянув на него. Когда мальчик послушно отошел, она сказала Полине сухо, но не враждебно:

– Это Вячеслав, сын Петра Ивановича. Вячеслав Петрович Филиппов.

И Полина, движимая каким-то непонятным ей самой порывом, притянула к себе незнакомку в дорогой шубе и крепко обняла ее.

                                         * * *

Ее звали Вероникой. После спонтанных объятий с Полиной она была признана родней, своей, стало быть, и после погребения утянута вместе с сыном на поминки. Там, в большом зале университетской столовой, многочисленные Филипповы усадили Веронику с ее Славой с собой за один стол. И смотрели, смотрели во все глаза на эту отстраненную, словно замороженную, но очень красивую женщину.

Вероника была неразговорчива, почти не ела, пила белое вино и подкладывала еды сыну. Часто озиралась, осматривала помещение столовой, погружаясь в свои мысли. Сын ее, Вячеслав Петрович, был фантастически похож на своего теперь уже покойного отца. Братья Филиппова смотрели на эти глаза, эту ямочку на массивном подбородке, прямой крупный нос. Наблюдали, как мальчик поворачивал голову, как откидывал челку со лба, как держал ложку, – и не могли поверить. Потеряв брата, они вдруг обрели его почти точную копию, только помолодевшую, и от этого у взрослых мужиков бежали по спине мурашки: то ли восторга, то ли ужаса – не разобрать. Ни один из двух детей Филиппова – ни Иван, ни Марья – не был настолько похож на отца. Слава же, этот великовозрастный найденыш, словно был нарисован размашистой кистью щедрого художника: хотите копию Филиппова – получите!

Вдова доктора Филиппова, Татьяна, единственная, казалось, не заметила пришествия из ниоткуда взявшейся парочки. Она была так погружена в свою утрату, что, сидя за столом, молча смотрела в тарелку. Внебрачный сын покойного мужа прошел по краешку ее сознания, не задев сердца, не ранив, не шокировав. Две «старшие» жены находились в недоумении и странном возбуждении. Бывший муж, такой простой, понятный и открытый, после смерти предстал для них каким-то неизвестным человеком, с двойным дном, с параллельной жизнью. И Наталья, и Галя ощущали себя словно немного преданными, хоть и не имевшими, казалось, права на это странное чувство. Наталья даже хотела поговорить с бледной матерью копии бывшего мужа, но это не представлялось возможным: Вероника с сыном были окружены Филипповской родней, как крепостной стеной.

Поминки стремительно заканчивались, друзья и коллеги Филиппова, прощаясь, по одному исчезали из столовой. Две девушки в передниках ходили между столами и собирали посуду. А Филипповы так до сих пор и не выяснили, откуда взялась эта парочка – Вероника и Вячеслав. Как мог Филиппов – открытый, душевный, откровенный со своими братьями и верный своим женам – спрятать от них целого сына! Да и мать его… Как он урывал на них время в бешеном потоке своей жизни? Почему скрывал? Видел ли сына вообще? Знал ли о нем?

И снова спасла положение Полина. Она вышла вместе с Вероникой на крыльцо университета, они закурили, и та, кутаясь в свою шубу, сказала:

– А ведь я училась здесь. И с Петром Ивановичем тут познакомилась.

Полина навострилась:

– Ты студенткой его была?

– Нет, он у меня не преподавал. А познакомились… в столовой этой, в которой сейчас его поминаем. Господи, какая странная штука жизнь… Подсел ко мне за столик как-то, мест не было свободных. А он с булкой и компотом. И говорит мне: я, говорит, так столовский компот люблю с детства! Не могу устоять перед искушением. Ну, и разговорились.

– Сколько лет Славе?

– Четырнадцать.

Полина быстро прикинула в уме: значит, мальчик родился тогда, когда Филиппов был женат еще на предыдущей жене, на Гале.

– Он про сына знал?

– Конечно. Очень любил его. Они часто общались.

– Слава знает, что он его отец?

– Да, знает. – И выпустила длинную струю дыма. – Петр Иванович был для Славы… очень важным человеком.

– А для тебя?

– И для меня тоже. Филиппов был… глыба.

Вероника задрала голову и посмотрела на возвышавшееся над ними здание университета. Или на небо? Полина не смогла разобрать. Сигарета истлела почти до фильтра, но она так и не поняла главного.

– Вероника, ты была любовницей Петра? Сколько лет?

Та опустила лицо в меховой воротник шубы, задумалась. Потом невесело улыбнулась:

– Он мне говорил: Ника, ты мне не любовница, ты моя любимая женщина. Ну, лет 16 мы жили так: он своей жизнью, я своей, он к Славе приезжал часто.

– Так почему ты замуж за него не пошла? Не звал? Ты знаешь, что за эти 16 лет он развелся и опять женился?

– Конечно, знаю. Он несколько раз звал меня замуж, но… Я не люблю его. Не любила, – и горько усмехнулась.

Полина потрясенно уставилась на собеседницу. Она не представляла, что Филиппова можно не любить. Его с детства обожали все, с кем он так или иначе соприкасался: родители, братья, одноклассники и учителя, однокурсники, коллеги, студенты и пациенты. Полина сама души не чаяла в старшем брате мужа, каждый раз при встрече искренне нацеловывая его щеки, послушно подставленные ей. Филиппов создавал вокруг себя энергетику безусловной любви, а сам был в центре ее, и всех влекло на эти флюиды, и все тянулись к нему… И тут – не любила. Как это – не любила?!

– Да как не любила?! Его все любили! – почти обиделась за родственника Полина.

– Как бы это сказать… Его слишком много для меня. Как только мы стали близко общаться, он решил, что может заменить мне всех – родителей, друзей. Буквально изводил меня своей заботой. Говорят: окружил заботой, а меня он душил этой заботой. А мне не надо было этого, понимаешь? Я протестовала. Ладно, купил мне шубу, снял мне квартиру, не посоветовавшись даже. Просто привез меня туда с вещами – вот, говорит, будешь жить здесь. А там почти сто квадратов, и я там одна. Ну зачем мне это? Так он даже сапоги мне покупал. Сапоги! Я их не надела ни разу, просто видеть их не могла.

Вероника затянулась и выдохнула дым в морозный воздух. Полина молчала, боясь спугнуть разговорчивость собеседницы, и смотрела на свои