позволяло заниматься мне профессионально танцами. А откуда у меня взялось столько сил после двух суток скорби и физической усталости, неизвестно. Но кричала я знатно:

— Ты что творишь?! Уйди отсюда! Придурок! Урод!

От моих криков незнакомец даже уши прикрыл ладонями. Он не ожидал такого поворота событий. Проявив вежливость, помогая двум одиноким женщинам, ему было невдомек, что в доме есть грудной ребенок. Что я положила его спать именно на эту кровать. Умом понимала, что невозможно было предугадать появление искр из автомата. Тем более нельзя было заранее спроектировать траекторию полета мужчину, который все же не является электриком по профессии. Но эмоции… Наложенные друг на друга — полученные и пережитые сегодня днем — сделали свое дело.

Я била его по всему, куда попадала. По спине, по плечам, по голове. Била ладонями, кулаками. Била до жжения ладоней. Даже стали болеть кости с тыльной стороны кулака. У меня началась настоящая истерика, на которую мужчина не реагировал. Или реагировал должным образом. Он просто прикрывался и пытался что-то сказать. Сквозь слезы и истерику слышала периодически:

— Извините… Я не специально!

Не знаю, как долго я пребывала в такой истерике, но мама нашла верный способ. В один момент почувствовала крепкий захват моего локтя, потом произошел быстрый разворот, лицо матери и жжение щеки. Перед глазами на какое-то время становится темно. Когда пелена спадает, вижу маму. До меня не сразу доходит, что она попросту влепила мне пощечину. Понимаю это лишь после ее слов:

— Успокойся. Еще больше Тимурика напугаешь.

Тут же в сознание врывается крик сына. Я мгновенно переключаюсь на него, мысленно благодаря мать за такой жесткий поступок. Она никогда меня не била. В детстве даже шлепка по пятой точке ни разу не получила. Поэтому принимаю ее пощечину только в качестве способа привести меня в чувство.

Прильнув резко к Тимурику, слыша его крик, испугалась брать его в руки сразу. От мысли, что псевдоэлектрик мог сломать что-то моему ребенку, по спине пробегает очередной холодок. В груди в буквальном смысле сердце падает в пятки. Но убрав покрывало, вижу, что Тимурик с бока перевалился на спину и просто кричит, подняв ручки. Он словно почувствовал меня, поскольку сразу же приоткрыл глазки и на мгновение перестал кричать, вглядевшись в мое лицо. Убедившись, что это мама, ребенок поджал обиженно губки. Словно обидевшись, что его оставили одного. Разумеется, он не понял, что произошло сейчас в комнате. Но испугался шума. Аккуратно беру его на руки, присев на кровать, прижимаю к себе, поглаживая по голове. Тимурик успокаивается.

— Может скорую вызвать? — из угла раздается робкое от мужчины.

— Заткнись лучше! — тут же рявкаю, чем пугаю Тимурика опять и он слегка всхныкивает, но под укачивания засыпает.

— Андрюша, ты в порядке?

Оборачиваюсь на тихий женский голос. Еле живой, но очень взволнованный. В дверях стоит женщина возраста мамы, которая смотрит испуганно в мою сторону. Периодически она кидает взгляд на мужчину и на маму. Реакция матери же меня совсем обескуражила.

— Зина?

— Люба?

Мама кинулась обнимать незнакомую мне женщину. Она неестественно бледна, глаза красные и опухшие. То ли аллергия ее мучает, то ли плакала много. Но сейчас обе рыдают. Пытаются что-то сказать друг другу, но получаются лишь короткие обрывки.

— Зин, как же так? — спрашивает, всхлипывая, мама.

— Люб, я виновата… — еле произносит сквозь всхлипывания женщина.

Пока они обнимались, побитый мной мужчина осмелел и даже подошел ко мне.

— Вы извините. Я не знал, что у вас здесь ребенок…

— Это вы меня извините, — сгорая со стыда, все же прошу у него прощение. — Просто я сегодня уже хоронила одного ребенка… И если бы опять… Я бы не пережила.

— Вы с похорон мальчика? — смотрит на меня с интересом.

— Да. Это племянник мой. Сын двоюродного брата.

— Понятно, — как-то совсем сник мужчина после моих слов.

Мне не было дела до него. Меня больше интересовало состояние матери, которая просто заливалась слезами, продолжая стоять без отрыва от непонятной мне женщины. Пока я только задумывалась, не станет ли ей плохо, мужчина уже среагировал. Но как-то странно…

— Мам, успокойся, — он делает к ним шаг, но не решается подходить ближе.

Значит, это его мама… По всей видимости наши мамы знакомы. Возможно, это мамина подруга. Она больше тридцати лет назад уехала отсюда, выйдя замуж за моего отца. Но старые знакомые, которые иногда встречались ей, пока мы гостили у родственников, всегда вызывали бурю эмоций и слез. Никогда не понимала, что маму держит там. Здесь у нее все. Все родственники. Да она душой до сих пор здесь находится. Всегда рассказывает мне о своих местах, вспоминая свое детство и молодость.

Отец бросил нас, когда я должна была пойти в школу. Бросил, оставив нам ту самую однокомнатную квартиру, которую ему выдали от завода. С того времени мы и живем в ней. А папа… А папа ушел к другой женщине, которая в девяностых годах начала свой опасный бизнес. Внешне он был обычным — магазин одежды. Но вот, когда их застрелили в нулевых, стало известно на всю страну о настоящем подпольном производстве запрещенных препаратов. Также выяснилось, что у меня должна была родиться сестренка. Или братик.

— Ой, Люб, как же я виновата… — не унимается женщина.

— Зин, какой же ты грех на себя взяла, — растягивает мать, сочувствуя ей, отчего начинаю задумываться о смысле их слов.

Мама знает, что женщина по имени Зина в чем-то виновата. Но как она может знать, в чем, если мы вчера только приехали? Внезапно меня осеняет:

— А кто ваша мама? — спрашиваю у мужчины, который не отходит от нас с Тимуриком далеко.

Мужчина держит паузу. Ему будто не хочется рассказывать всю правду. Это не опасение за нас. Это ему не хочется вспоминать плохое. Но потом, закусив губу, все же произносит:

— Вы правильно подумали…

После его слов во мне проснулся очередной зверь.

— Убирайтесь отсюда, — шиплю на мужчину, вставая вместе с Тимуриком с кровати и наступая на него. Только сын на моих руках останавливает меня от нанесения новых ударов.

— Успокойтесь, — пытается вразумить меня мужчина, которого, кажется, зовут Андрей. — У вас ребенок на руках.

Несмотря на появившуюся решительность в голосе, он начинает отступать назад. Оба понимаем, что второй раз с кулаками на него я не кинусь. Но настрой у меня решительный, злость еще не прошла после его падения на моего ребенка. Поэтому Андрей не желает спорить со мной. А просто слушается и пятиться назад.

От моего выпада даже мама со