говорить о нем так вольно. А об Антиклее я подумаю, точнее, вопрошу муз. Ее земная жизнь не стоит особых упоминаний. Но может быть, музы поведают мне о том, как она пребывает в Аиде. Царство мертвых само по себе стоит песен... Не расстраивайся, война идет к концу, ведь было предсказано, что Троя падет на десятом году осады, а этот год уже наступил. Скоро твой муж вернется домой, я приду к вам во дворец и спою не только про его подвиги под Троей, но и про то, как его достойная мать и в Аиде хранит любовь к сыну... А вы за это почтите меня вкусным обедом и новым хитоном.

Только тут я обратила внимание, в какое рванье одет Фемий. На пиры он обычно приходит в хорошем платье, но, наверное, ему приходится его беречь.

— Я вижу, боги не слишком щедро награждают тебя за твои правдивые песни.

Аэд встал и резко выпрямился. Голова его почти касалась потолка его жалкой хижины.

— Платьем и обедом меня награждают люди. А боги уже наделили меня великим даром — прозревать истину и петь о ней. И других даров мне от них не надо.

Честь певцам и почет воздавать все обязаны люди.

Что на земле обитают: ведь пенью певцов обучила

Муза сама, и племя певцов она любит сердечно.

Гомер. Одиссея

Жрец Фидипп и Фемий, конечно, правы: простые женщины, такие, как я и Антиклея, не стоят того, чтобы их увековечивать — будь то хоть в песнях аэдов, хоть на глиняных табличках. Знаки для табличек придумал, говорят, сам Аполлон, и даже если рабы используют их в кладовках, мне, царице, невместно писать о том, что последующие поколения царей и героев сочтут недостойным чтения.

Но мне жаль, что, когда я уйду в Аид и стану бесплотной, лишенной памяти тенью, со мною вместе навеки исчезнет целый мир маленьких радостей, горестей и ощущений. Солнечное пятно на влажном после мытья полу мегарона. Вкус горячего подслащенного вина, которое тебе приносят в постель во время болезни. Запах молодой хвои, которую ты жуешь, сидя на скале под сосной. Или вот еще, самое главное: солнечный полдень в уединенной бухточке; ты скидываешь платье и врезаешься головой в прохладную воду. Тело сразу теряет вес; четкие линии и яркие цвета сменяются зыбкими переливами желтого, серого и зеленого; во рту и в носу — вкус и аромат моря. Плывешь вниз, мимо валунов, водоросли колышутся, пестрая солнечная сетка играет на камнях, а потом дно обрывается, и дальше — бездна. Тело послушно малейшему приказу: чуть изогнула стан, повела плечом, и вот уже мир перевернулся, и ты не знаешь, где верх, где низ, и паришь в голубом сиянии, а потом тебя медленно влечет куда-то, где маслянистое пятно солнца играет на поверхности.

Все это уйдет... Останется лишь скупое упоминание в песнях аэдов — о том, что у великого героя Одиссея была верная жена Пенелопа. Что ж, мне хватит и этого бессмертия.

Женщины — отражения мужчин. Мое отражение в серебряном зеркале смеется и движется, но стоит мне отклониться, и отражение исчезает. Быть может, оно и живет там, в глубинах зеркала, своей тайной жизнью, но об этой жизни никто не знает и она никому не нужна. Так и мать, и жена — они существуют для окружающих, пока существует на земле или в памяти потомков сын и муж, с которым неразрывно связаны их судьбы.

И сейчас я должна наконец признаться, что не ради себя, и уж тем более не ради Антиклеи я стала делать заметки на глиняных табличках. Что могу я сказать о нас? Лишь то, что каждый наш шаг, и каждый наш вздох, и каждая наша мысль — о Нем.

Его воспоют аэды, о нем будут говорить, вспоминать его и завидовать ему многие поколения людей. И то, что они скажут о нем, наверное, будет правдой. Но никто из людей, порожденных для смерти, а быть может, и никто из бессмертных богов не знает этого человека так, как знаю его я, и никто не скажет о нем такой правды, которую я, Пенелопа, дочь Икария, могу сказать о своем муже, итакийском царе Одиссее Лаэртиде.

Корзина 2

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:

Кто ты? Родители кто? Из какого ты города родом?

Гомер. Одиссея

Отец Одиссея — Лаэрт, сын Аркесия. Аркесий же родился от Кефала, известного тем, что он стал любовником богини Зари Эос и нечаянно убил свою супругу Прокриду во время охоты. Впрочем, сам Аркесий к Эос прямого отношения не имел — он был рожден смертной женой Кефала. Подвыпивший Лаэрт любит порассуждать о том, что на самом-то деле отцом Аркесия (а значит, и его дедом) был Зевс, но на трезвую голову он об этом не рассказывает. Так что по отцовской линии род Одиссея считается не слишком знатным. Аркесий, а за ним и Лаэрт правили Итакой и близлежащими островами — Замом, Дулихием и Закинфом, кроме того, им принадлежала небольшая полоса прилегающего материка.

Царство это — не меньше многих других, но все четыре острова каменисты и покрыты лесами, особенно Закинф. Здесь мало пахотных земель; быки и кони не могут пастись на горных склонах, и их держат в основном на материке. Поэтому живут островитяне небогато.

Антиклея, мать Одиссея, принадлежала к более знатному, хотя и не царскому роду: ее отец Автолик был сыном Гермеса и Хионы — смертной красавицы, которая приходилась внучкой самому Зевсу. Однажды Хиона случайно повстречалась с Аполлоном и Гермесом, и оба пленились ее красотой. Гермес не стал терять времени даром — он усыпил девушку и овладел спящей помимо ее воли. Аполлон явился к ней в тот же вечер и проник в дом под видом старухи. Любовные связи богов никогда не остаются бесплодными, и Хиона разрешилась двойней: от Аполлона родился знаменитый музыкант Филаммон, а от Гермеса — Автолик, отец моей свекрови.

Гермес покровительствует пастухам и путникам, но прежде всего он помогает лжецам и ворам. Пастухом Автолик не