Дима обогнул дом и вышел к крыльцу. Старый древесный материал был покрыт плесневелой корочкой, подвержен зеленому гниению и последующему распаду. Связи между молекулами нарушились, точно похерились и проржавели цепи, державшие за ноги рабов, чьи головы были наклонены таким образом, что лица становились параллельны грубой земле, которая впитала уже столько крови, что можно было бы создать целое море, глубокое и просторное, как возведенный в квадрат Байкал.

Дверь, потрепанная шершавыми ветрами, приотворилась, и силуэт дядюшки Лейбница воссиял в проеме, точно это был апостол или пророк. Такие ассоциации, появившиеся в голове у Димы, снова напомнили ему о месте, где он видел дядю Лейбница последний раз.

— Проходи, милый гость, — сказал старичок, делая широкий жест правой рукой.

Дима зашел внутрь дома. Яркость освещения сразу убавилась, все притемнилось и притаилось. Лейбниц провел Диму на кухню и любезно пододвинул к нему стул.

— Спинка у стула откидывается на такой уровень, на какой тебе будет удобно, — сказал ему его дядя, садясь напротив Димы за стол на другой стул. — Там, сбоку, есть специальное колесико, с помощью него можно менять угол наклона спинки.

— Ты сам все это соорудил? — спросил Дима, имея в виду не столько даже стул, сколько другие странные предметы, находившиеся на кухне у Лейбница.

— Мне немного помогли кантовитяне.

— Кантовитяне? — Дима чуть подался вперед, облокотившись локтями на плоский прямоугольник белого стола. — Кто это такие?

— Ты же помнишь, что произошло тогда, одиннадцать лет назад? Ты еще в тот год женился. — Дядя Лейбниц почесал свою черную, с сединою на кончиках волосков бровь, почему-то глядя куда-то вниз. — В том году они явились сюда, и ничего уже не было прежним.

— Я помню тот свет. Зеленый свет. — Дима даже чуть прикрыл глаза. Та вспышка света, что пролился водопадом из огромного космического кувшина, до сих пор стояла у него перед глазами. Порой ночью, когда сон и явь становились так близки друг к другу, что мозг его оказывался сразу и тут и там, он видел, как свет этот проникал сквозь ставни домов, заползал в зазоры меж досок, затекал в дымоходы и прыгал в открытые окна. Свет добирался до людей и менял их. Мало было тех, кто потом проснулся прежним.

— Да, зато теперь тут все порой желтым туманом залито, — заметил старик.

— Да, я видел его. Откуда он?

— Дует с востока.

— А что там, на востоке?

— Заводы там какие-то. Они строят все и строят.

— Кто строит?

— Люди. Наши с тобой соотечественники.

Дима услышал тихий шум, похожий на шелест листьев в воде, и огляделся. На небольшой, похожей на ящик плите грелся чайник.

— Ты включил его еще до того, как я вошел в дом? — спросил Дима, показывая на чайник.

— Нет. Плита сама включилась. Я же говорил тебе, что это такое совершенно новое изобретение.

— Как же оно понимает, когда ему включаться?

— Я могу подавать этой плите мысленные сигналы.

— Огня не видно совсем. Плита электрическая?

— Нет, я бы так не сказал. Там все несколько сложнее. У этой плиты нагревание идет за счет танца молекул, я же тебе говорил.

— И много у тебя тут таких изобретений?

— Ну конечно! — Дядя Лейбниц несколько оживился, грустная пелена исчезла из его глаз, и те засияли из-под маленьких очков вспышками сверхновых. — У меня теперь совершенно новый котел отопления! Он греет воду благодаря индукционному двигателю, который создает локальное магнитное поле. Также в ванной есть два полотенцесушителя со встроенными ионизаторами. А в зале можно расположиться на удобном левитирующем кресле. В общем, тут много всего такого…

— Ты же был обычным фермером, верно?

— Да, но в технике тоже разбирался немного, еще в начале восьмидесятых успел пару лет на комбайне поработать.

— Но ничего подобного ты раньше ведь не изобретал, верно?

— Пожалуй, что так. — Лейбниц поднялся, снял с плиты закипевший чайник и разлил кипяток по кружкам, в которые затем поместил металлические шарики с ручками. В шариках была заварка. — Ты есть хочешь? — спросил он у Димы.

— Да, я бы перекусил немного.

— У меня есть прекрасная лазанья.

Лазанья довольно быстро разогрелась в микроволновке. Та тоже была сделана Лейбницем. Еду она грела быстро, а когда заканчивала свою работу, то говорила веселым и задорным голоском уровень температуры блюда. Удобно, однако.

— А ты один здесь живешь? — спросил Дима, поддевая вилкой лазанью.

— Один, — грустно кивнул Лейбниц.

— Не скучно?

— Временами скучновато бывает, тогда я хожу в гости к Лидии, помнишь ее?

— Да. — Пухлые маленькие пирожки, зелено-синее платье, сканворды на столике в беседке, кот Гриша, загорелые руки, имеющие пигментные пятна, собранные в пучок волосы, серые глаза, забавная внучка Лиза, футболка со Скуби-Ду, игрушечная лягушка. Лягушка была смешной. — А что с Лизой стало?

— Ее родители забрали. Больше я о ней ничего не знаю. Живет теперь где-то там, в Полигоне.

— Полигон?

— Я так называю это место. Ведь это все, по сути своей, экспериментальный полигон, где люди — подопытные зверьки в виварии. Нам дали технологии, нам дали новые руки. Они хотят посмотреть на то, что из этого получится. Это все равно что если бы мы смогли загрузить в головы муравьям или термитам, которые принципиально отличны от нас и имеют коллективный разум, общую и специальные теории относительности Эйнштейна, законы термодинамики, теорию эволюции и естественного отбора… Хотя я в этом плане тоже немного муравей, ведь раньше я ничего такого и знать не знал… разве что в общих чертах.

Лазанья была вкусной, а холодильник немного светился, Дима это только сейчас заметил. В кухне все было на своем месте, плотно зафиксировано и расставлено — границы предметов были выведены большим лекалом.

— Я не заметил на улицах людей, — замечает Дима, — только косяк рыб проплыл, точно мы и не на суше вовсе.

— Большинство перебралось в Полигон, а здесь, в Калиновке, осталось не так много народу. В основном старики вроде меня и еще кое-кто.

— Кто же?

— Те, кому все это не очень по душе, знаешь ли. Они ведь, кантовитяне эти, никого не заставляют работать или еще чем-то таким заниматься. Тут все на добровольной основе, так что есть и те, кто не занят никаким делом.

— Но в Полигоне таким жить нельзя?

— Хах, хороший вопрос. На все сто процентов я не знаю, но вроде бы нет. Да они бы и не смогли там жить. В Полигоне все слишком другое. Не такое, как здесь.

— Не такое, как здесь?

— Да. Я как-то подходил к нему почти что вплотную. Там есть