делать. забрал его, расстегнул, вставил один конец в воротник, протащил по всей шее и застегнул сзади. Вовка оглядел себя в маленьком зеркале, висевшем на стене: хорошо, на себя не похож, хотя однодневная щетина и короткий ежик на голове выдавали в нем светского человека.

– Идите к столу. Уже семь часов. Сейчас проповедник Матвей придет.

– А почему не отец Матвей?

– Так, церковь не православная. По-другому и кличут, – пояснил Иваныч.

Маша поставила перед Зверем тарелку с овсяной кашей, рядом положила большой каравай, который только что достала из печи. Она отрезала огромный ломоть хлеба. Покосилась на сторожа и подвинула к парню масленку и сахарницу. Увидела, что одной рукой ему трудно справиться, сама намазала толстый слой на хрустящую, еще исходящую паром, корочку.

– Поешь немного. Я ужасная повариха, но старалась для тебя.

– Только для него?

– Нет, конечно. Будь то родственники или посторонние люди, друзья или враги нужно всем помогать. Знаешь, почему существуют люди? Чтобы поддерживать друг друга, когда кому-то плохо и тяжело.

Вовка ел кашу, хрустел хлебом с подтаявшим маслом, и эта простая еда казалась ему самым вкусным блюдом на свете. Что это такое? Наваждение? Или Маша обладает даром гипноза? Он видел себя маленьким мальчиком, которого отчитывает мама за то, что он с рогатки стрелял по воробьям. Девушка говорила, а ему хотелось поднять голову и завыть, проклиная свою неудавшуюся жизнь. Чтобы совсем не расклеиться, он откусывал хлеб большими кусками и яростно жевал, скрипя челюстями, будто уничтожал врага.

А еще его сильно смущал вид Маши. Он так давно не прикасался к женщине, что достаточно взгляда было на ее аппетитные формы, чтобы в паху зашевелилось желание.

– Ладно, Маша, оставь парня. На нем лица нет, остановил ее мягкую проповедь Иваныч. – Хотя ты ее слушай. Она, ух! какие правильные вещи говорит. Пастором хочет стать.

– Девушка?

– А что? В нашей церкви проповедовать может любой. У кого вера сильнее, того и люди слушать будут. За что сидел? – вдруг сменил тему он.

– А можно я не буду говорить? – смешался Вовка, не ожидая такого прямого вопроса.

– А чо ж! Твое дело.

– Не говори, если не хочешь, – поддержала сторожа Маша. Она уже поела и убирала со стола.

И такая тоска навалилась опять на сердце Зверя, словно он Ангела небесного обидел. Он покрутился, устраивая удобнее левую руку (опять начала ныть) и неожиданно для себя выпалил:

– За изнасилование. Групповое.

Иваныч крякнул. Маша перестала греметь посудой. Оба повернулись и уставились на зека.

– О как! Маша, ты поди, посмотри, где там пастор. Спроси, скоро ли придет завтракать?

Иваныч встал и вытолкнул девушку за дверь. В кухне будто темнее стало.

– Зачем вы так? – тихо спросил Зверь. – Я не насильник.

– Ого! И как тебя понять? Сижу за изнасилование, но не насильник. Слыхал я о том, что в тюрьму только невинных сажают. Рассказывай, коли начал.

– Мы с парнями напились. У Лехи мать умерла. Только похоронили. Тащим его домой, а навстречу девчонка. Пристала к нам: «Дайте сигаретку, говорит». Мы ее прогоняли, а она тоже датая была… Ну, то есть, пьяная. Пристала, как банный лист. Мы от нее не могли отвязаться. Мы во двор детского сада зашли, так путь срезать хотели – она следом. Тут Леха ее оттолкнул, она свалилась, ноги в разные стороны, а на ней трусов нет.

– И тут у вас мозги отключились?

– Вроде того. Затащили ее в беседку. Сначала она под Лехой стонала, потом Серегина очередь пришла. Я на стреме стоял. А как только я к ней приблизился, она завизжала. Леха ей по сопатке двинул хорошенько, чтобы рот закрыла.

– И что дальше?

– А то. Эта хитрая дрянь, пока Леха ее отоваривал, а мы с Серегой по сторонам смотрели, телефон из кармана вытащила, позвонила в полицию и оставила трубку включенной. И… вот ведь с…ка!

– Не ругайся в божьем месте! – перекрестился Иваныч.

– А как ее еще назвать? Пьяная, без трусов. Мы и решили, что она проститутка. А она еще и малолеткой оказалась. Полиция нас на месте и прихватила.

– Сколько дали?

– Мы пошли по статье сто тридцать один пункт три.

– И что это значит?

– Групповое изнасилование несовершеннолетней с причинением тяжких телесных повреждений. Хотя она… с…ка! Простите! Да на ней клейма негде ставить!

– А тяжкие телесные откуда?

– Так, Леха ее сначала толкнул, потом ударил. Сотрясение мозга нашли. Вот и дали десять лет.

– Десять? Ну, ты парень попал! А сколько лет вам было?

– Двадцать два. Я отсидел уже четыре, пока не сбежал…

– Тебе сейчас, значит, двадцать шесть?

– Ну, да.

– Судьба! – покачал головой. – Знаешь, мы, лютеране, знаем, что судьба у каждого человека предопределена с рождения. Но ее можно улучшить добрыми делами и сильной верой. Ты покайся, тебе самому легче будет.

– Иваныч, – в кухню ворвалась Маша. – Здесь полиция. Они с пастором беседуют. Володя, если не готов сдаться, уходи через заднюю дверь в лес.

Зверь вскочил, заметался в поисках ватника. Но Маша опередила его. Она нахлобучила ему на голову шапку, сунула под ноги валенки, а в руку куртку и какой-то пакет и вытолкала за дверь.

Глава 4. Июнь

Инна махнула рукой Алику, потом развернула его и направила в сторону административного домика.

– Все, иди уже! Или у тебя дел нет?

– Ладно, Соколова, ты не злись. Уже и пошутить нельзя.

– Конечно, я нервничаю. Алик, тебе развлечение, а у меня муж и двое детей. Представляешь, как на моей семье отразится твоя шуточка, если она разлетится по лагерю?

– Не, твой Костя – нормальный мужик. Он юмор понимает.

– Он обычный мужик, – отрезала Инна. – Так же, как все, заревнует и разозлится, если услышит о своей жене неприятные новости.

– Все, все. Я молчок! Просто вижу, что парень глаз с тебя не сводит.

– Зато мне он не нужен.

Инна чувствовала, что опять заводится. Но Алика переспорить было невозможно. Такой он по жизни человек – клоун, все ему смех да шутка. Ей иногда казалось: Алик свою жизненную неустроенность прикрывает таким образом. Действительно: семьи нет, возлюбленной тоже, живет по съемным квартирам, перебивается случайными работами от лагеря до лагеря. Неухоженный и неустроенный маленький человечек с огромным комплексом неполноценности. Только в лагере он становился значимой трудовой единицей. Только здесь у него были не приятели, а друзья, готовые поддержать в трудную минуту.

Инна вздохнула и пошла к себе. Сначала направилась в служебный корпус, чтобы пробежать по коридору и сразу попасть в медпункт, потом передумала: не хотела встречаться с уборщицами.