— Ну, на сегодня будет, — вздохнул шеф и, позвякивая ключом в кармане пиджака, сказал: — Одни мы тут с тобой застряли. А что, Леночка тебя сегодня разве не ждет?

— Точно! — спохватился Гриша. — Мы же с ней на фильму новую собирались!

— Тогда беги, уже почти восемь.

Гриша дико глянул на часы, бросил папку с вырезками и копиями документов, из которой он зачитывал шефу добытые сведения из жизни объекта № 315, схватил в руки куртку и стартовал с места со скоростью, живо напомнивший Герасимову о непревзойденном чемпионе, чернокожем олимпийце Джесси Оуэнсе; заведующий мастерской рассмеялся.

Он подошел к брошенной Григорием папке и заглянул в нее. Наткнувшись на какую-то интересную строчку, присел к столу и внимательнее вчитался в текст…

— Ну-ка, ну-ка? — потирая подбородок, приговаривал Михаил Михайлович и, болезненно морщась, тер рукою лоб. Но не уходил. Чтение оказалось весьма любопытным.

* * *

Пару дней спустя между Михаилом Михайловичем и Гришей состоялся еще один разговор по поводу Брюса. Приютившись на истертом мраморном подоконнике, они сидели в курилке и, отрешенно исследуя трещины в штукатурке на стене, дымили папиросами. А потом шеф с какой-то странной, испытывающей интонацией спросил:

— Скажи-ка, Гриша, по чести: ты веришь в тайное знание?

Гриша удивился вопросу:

— Это в каком смысле, Михал Михалыч?

— Ну вот, дорогой мой, представь: наука, — охотно принялся пояснять шеф. — Путем, значит, опыта, рассуждений, исканий… наука открывает истины. Вот, скажем, кто-то высказал теорию — скажем, я. А другой может ее проверить, оспорить — скажем, ты. Из нашего с тобой научного спора вытаскивается на свет божий истина, что есть научная победа — некое достижение. Достижение фиксируется в публикациях, становится известно всему научному сообществу. Входит в учебники…

— А теория Дарвина? Она не была доказана, а в учебники вошла? — сощурившись, перебил Гриша. Глаза его горели. Рассуждения шефа чем-то ему польстили. Он с азартом ожидал продолжения и уже готов был спорить. Ради науки.

— Дарвин?.. Да, не доказал. Гипотезу Дарвина не доказали, но и не опровергли. В науке возобладало материалистическое направление, и потому ее приняли за основу. Просто на тот момент времени она пришлась очень кстати, многое разъяснив. Не завела в тупик, а напротив, — дала толчок к дальнейшему развитию…

Все больше увлекаясь разговором, шеф принялся размашисто жестикулировать:

— Тут не важно — Дарвин, не Дарвин!.. Не было бы Дарвина — был бы кто-то еще. Главное — среда! Поступательное развитие науки закономерно и обусловлено, скорее, общим ее уровнем, нежели единичными гениальными прорывами. Не случайно многие открытия как бы дублировались людьми из разных стран, совершаясь одновременно в разных уголках Земли…

Вот отсюда и вопрос: могут ли вообще существовать в науке какие-либо скрытые тропы? Пути, которые не всем ведомы? Могло ли так случиться, что некие истины открылись только кому-то одному или, допустим, очень узкому кругу ученых? Оставшись при этом совершенно неизвестными никому, кроме этих избранных?

Возможно ли сакральное знание? Знание, у которого есть только хранители, но не было и не будет последователей?

— Ну и вопрос, Михал Михалыч! Может ли истина быть скрытой?! Ясное дело! Наука для того и существует, чтобы открывать скрытые до поры истины. Оно ж потому и называется открытием! — горячился Гриша. — В том и смысл! Открывать. Нести, так сказать, свет познания…

Какое-то время коренастый Михаил Михайлович стоял перед Гришей, приложив указательные пальцы себе к сомкнутым губам, и молча испытующе глядел на собеседника. Потом, будто очнувшись, отнял ото рта руки и сказал:

— А предположим, ты, Гриша, сделал открытие… И тут же немедленно убедился, что оно опасно. Ну, знание — великая сила, как мы знаем. А та истина, которую ты открыл, дает, допустим, ее обладателю силу столь могучую и непреодолимую, что это сразу ставит человека чуть ли не на уровень божества. Представляешь себе? Готов ли ты таким отчаянным секретом с кем-то поделиться? Что называется, на шарашку? А?

— Не знаю даже, что и сказать. Под контролем партии и правительства…

— А ведь ты понимаешь, Гриша, есть ведь еще вещи, которые необъяснимы и недоказуемы! — Шеф, захваченный водоворотом собственных мыслей, энергично отмахнулся от Гришиных аргументов. — Понимаешь?! Хотя бы в силу разницы человеческого восприятия. У одного глаза зоркие, и он все звезды в Стожарах сосчитать может. А у бабки, скажем, глаза подслеповаты; она не то что Стожары, она корову свою уже не видит. Все у нее расплывается перед глазами. Вот я ей о Стожарах расскажу, но она все равно их не увидит никогда! Понравится ей мой рассказ — ну, она в него, допустим, поверит, если ей захочется. А не захочется — не поверит, сколько б я ни бился, доказывая свою правоту. Потому что не видит старушка! Глаза слабые.

Так и с другими явлениями природы: кто-то воспринимает их как данность, потому что они даны ему в непосредственных ощущениях, а кто-то мимо проходит, в упор не замечая очевидного. Потому что нет у него соответствующего органа для восприятия! Нету и все!

— То есть?.. Вы верите, что тайное сакральное знание существовать может? — спросил слегка сбитый с толку Гриша. И похлопал себя по карманам в поисках новой папиросы.

— Не знаю, — пожал плечами Герасимов. — Честное слово — не знаю, Гриша! Я только пытаюсь рассуждать… Пойдем-ка!

Папиросы так и не отыскались; пустая пачка была выброшена в ведро минут пятнадцать назад, о чем Гриша напрочь забыл. Оставив в покое карман, он послушно зашагал за своим старшим коллегой.

Покинув курилку, они миновали лестничный пролет, вышли на улицу, проскочили через тесный дворик с парящимися на асфальте лужами и, открыв тяжелую железную дверь, нырнули в длинную кишку коридора того корпуса, где располагалась их реставрационная мастерская.

— Помнишь, о Брюсе говорили? — спросил Михал Михалыч. — Я тут кое-какие справки навел. Интересная картина вырисовывается. Конечно, большая часть всех эти слухов и басен о нем — ерунда, суеверия… Но при всем при том — дыма без огня обычно не бывает. Ведь надо понимать, что все эти побасенки рассказывали люди самые простые, не только ограниченные в плане образования, но и зачастую лишенные фантазии. Выдумать какую-то небывальщину — дело не такое непростое. И при всем том отнюдь не все Брюсовы чудеса поддаются нынче объяснению. Очень много загадок и совершенно непонятных вещей… Ну, вот, скажем, созданная им «цветочная женщина». Вот, вот тут… — Михаил Михайлович полистал свою записную книжку и, найдя нужную страницу, зачитал: — «Известное лицо прельщает он диавольскими прелестями и различными нечестивыми приманками, как-то: для какого-то особого празднества в Ассамблее вывел он цветочную женщину, плясавшую со всеми, будто живая, а по истечении срока сгинула, увяла, будто не было никогда». Вот что бы это такое? Галатея?

— А что такое Галатея? — спросил Гриша.