Целую минуту мы молча наблюдаем за встряхиванием автобуса. Именно столько мне нужно времени, чтобы воспринять мудрость Арлин.

– Предлагаю сделку. – Я указываю на шкатулку: – Скажите, что там, а я скажу, кому пишу.

Арлин улыбается от уха до уха:

– Боюсь, я бы предпочла больше этой темы не касаться.

Удивительно, как сильно я разочарована. И не только потому, что очень хочу узнать о содержимом шкатулки, но и потому, что в глубине души, наверное, готова была рассказать об Изабель.

– Эй, мисси!

Торчащая из маленького оконца над задними шинами голова Карла безошибочно находит меня. Пучок его прилично раскудрявился.

– Иди сюда, – велит Карл и вновь исчезает внутри.

В меня упирается каждый испепеляющий взгляд. Закидываю рюкзак на плечо и, благодарная Арлин за улыбку поддержки, лезу в качающееся логово зверя.

До этого я встречала только двух Карлов – самогонщика из бунтовщиков Утопии и владельца музыкального магазина, – и оба преподнесли мне важные (хоть и разные) жизненные уроки. И я уверилась, что Карл – это лучшая разновидность человека, однако теперь, слушая хрюканье и мычание своего третьего Карла, начинаю подозревать, что раньше мне просто везло. Зажав ноздри, легкие и все что только можно, я задерживаю дыхание и высовываю голову за угол. Вонь неземная. Даже не внеземная.

Это дерьмо (если можно так выразиться) мегакосмического масштаба.

В углу с насквозь мокрой швабры стекает в ведро неопознанная жижа. Перчатки Карла тоже в ней, и хотя пол и унитаз очищены до блеска, готова поставить все деньги из банки Кэти, что вонь никогда не выветрится. Она въелась в сам каркас автобуса.

Я прокашливаюсь, объявляя о своем присутствии.

Пучок Карла скребется о потолок, когда он снимает перчатки и бросает их в ведро.

– Просто хочу убедиться, что ты не слепая.

Мой надгортанник трепещет. Карл не знает о Великом Ослепляющем Затмении, не подозревает о моей солнечной ретинопатии, но…

Он прикуривает сигарету, затягивается и тычет в знак над раковиной:

– Сделай милость, прочти это.

С облегчением читаю вслух:

– Бумажные полотенца и средства женской гигиены выбрасывать в ведро. Не смывать.

– Как тебе последние два слова? – Карл высовывает сигарету в окно, стряхивает пепел и снова затягивается. – Большие и четкие, да? Так вот, вынужден спросить… ты слепая?

В фильме моей жизни я выхватываю сигарету из его рта и читаю лекцию о вреде пассивного курения. А еще учу его манерам. Карла играет Сэмюэл Л. Джексон, а меня, конечно, мадам Кейт Уинслет.

Ну или Зои Дешанель.

Ладно. Юная Эллен Пейдж.

– Я не слепая, – говорю.

Он кивает, затягивается в последний раз и бросает окурок в окно, тем самым подтверждая мои подозрения: не все Карлы одинаково прекрасны.

Сунув швабру в карликовый шкафчик, он оставляет меня одну в уборной.

Я гляжу на свое лицо в крошечном зеркале и желаю всего и сразу. Чтобы мы никогда не покидали Ашленд. Чтобы мама не болела. Чтобы мы не ходили в тот день в закусочную «У Дэнни». Чтобы Кэти спрыгнула со скалы. Чтобы я не выбрасывала эти письма. Чтобы не избавилась собственноручно от доказательств. Чтобы у меня была какая-нибудь осязаемая, не знаю… штука.

И чтобы одного желания было достаточно, но черта с два.

Иногда нам просто нужна штука.

– Не против, если я присяду?

Меня озаряет знакомой улыбкой, отчего надгортанник срывается в стратосферу. И вот так просто Пончомен усаживается на место Арлин. Моей Арлин. Он наклоняется, снимает свои грошовые мокасины – в носках которых реально звенят какие-то гроши – и сует их под сиденье. (Рядом с сумкой моей Арлин.) А потом поворачивается ко мне с энтузиазмом черта из табакерки и протягивает руку:

– Я ведь так и не представился. Джо.

«Соображай быстрее, Мэлоун». Я указываю на свое правое ухо и качаю головой:

– Я глухая.

Он опускает руку, но продолжает улыбаться:

– Мы же разговаривали. В Джексоне.

Активируем непоколебимое упрямство старушки Мэлоун – я отворачиваюсь к окну, сделав вид, будто не услышала.

Пассажиры занимают места, двигатель грохочет, и автобус медленно набирает ход. Где бы Арлин ни села, она получит свою сумку с доставкой. Может, вообще разобью лагерь в проходе рядом с ней.

– Я наблюдал за тобой, – говорит Пончомен.

Если на свете есть четыре более жутких слова, то я папа Римский.

Пялюсь на мелькающие за окном деревья. «Ты не слышишь его, Мэри. Ты глухая и не слышишь».

– Ты болтала со старушкой и водителем автобуса, – продолжает мужик.

Если б тут был песок, я б ткнулась туда головой.

– Я знаю, что ты меня слышишь.

А если б бетон, то ткнула бы туда головой его.

– Антуан, – шепчу я, не отрываясь от окна.

– Что?

– Мое имя. – Я поворачиваюсь к Пончомену. Хочу видеть, как фальшивая улыбка сползет с его лица. – Меня зовут Антуан.

Вот только он не перестает скалиться. На самом деле Пончомен (не собираюсь называть его «Джо») лыбится пуще прежнего.

– Совсем не умеешь врать.

– Держу пари, получше, чем ты.

Он вздыхает и достает из складок ткани книгу. Я даже не знала, что в пончо есть карманы.

– Сомнительно.

– Да? И почему же?

– Потому что я адвокат.

Пока я ищу, где у него выключатель, Пончомен вещает о своей практике на юге Луизианы, обеспечившей его небольшим кондо, которое он делит с экс-секретаршей, а ныне женой, бла-бла-бла-застрелите-меня-пожалуйста.

– Хочешь послушать о моем последнем деле?

Я распахиваю рот в фальшивом зевке, смотрю прямо на него и медленно моргаю.

– В общем, недавно одни из наших крупнейших клиентов – вероятно, ты о них слышала…

Целую минуту я притворяюсь, будто что-то ищу в рюкзаке.

– …более того, они хотели подать в суд за – только представь! – обманом втюханные им кровельные работы! Клянусь богом, я не выдумываю. И как бы там ни было…

Я вздыхаю так громко, как только способен человеческий организм.

– …самое лучшее – это была материнская компания! Можешь в это поверить?

Втискиваясь в непрерывный поток абсурдной болтовни Пончомена, я поднимаю руку.

– Да? – Он выглядит несколько удивленным.