таскаются повсюду с луками и стрелами, поднимая ровесников на мятеж против взрослых.

В книге Чаза куча повторов, и она ужасно затянута. Кроме того, его величество убежден, что один из ключей к успеху — обилие сексуальных сцен, и потому его мемуары изобилуют пассажами вроде этого: «…ее эластичные, как резина, губы задрожали, словно пара оживших мармеладных червячков. Она обхватила мою влажную от пота шерстку длинными чувственными лапами. Ночную тишину разорвали ее пронзительные вопли. Крича от страсти, она стала делать сальто назад, совершая кувырок за кувырком».

А вот вам еще эпизод, в котором он с удовольствием и во всех подробностях описывает свою супружескую жизнь с Тинкой: «Из всех моих жен лишь она одна знает, как правильно ласкать впадинку на моем лбу — след от давнишнего удара клюшкой на четвертой лунке гольф-клуба „Золотое ущелье“. Со временем эта впадинка стала одной из моих самых чувствительных эрогенных зон, и лишь Тинка научилась должным образом на нее воздействовать, погружая меня в океан страсти и чувственного наслаждения, доселе мной неизведанного и полностью изменившего мою жизнь».

В книге также полно сцен насилия, описанных крайне натуралистичным языком. Я сказал Чазу, что издатели не гнушаются втюхивать читателям целые романы с пальбой, фонтанами крови и летящими во всю сторону кишками, но всему есть предел, о чем ни в коем случае нельзя забывать.

Именно поэтому я предложил ему выкинуть целый кусок главы, название и стиль которой покажутся знакомыми всякому, кто когда-либо увлекался американской литературой. Глава именовалась: «Прощайте, оружие и ноги!»

«К концу лета того года я перебрался в глубокую нору с видом на реку, равнину и горы.

В реке было полно гальки и валунов. И галька, и валуны были очень круглыми. В них застревали пластиковые пакеты из „Волмарта“, набрякшие кусочки лука из бургеркинговских вопперов и разбухшие картонные коробки из-под пиццы „Папа Джонс“. Кусочки пеперони и подгнившие шампиньоны, оставшиеся от пицц, ярко поблескивали на солнце.

Несмотря на то, что большая часть рыбы в реке передохла, валуны и галька были сухими и выбеленными солнцем. А еще они были очень круглыми, потому что постоянно подвергались гидравлической эрозии. Вода была очень чистой и быстро текла, и была голубой. На берегу стояли люди в дорогущих рыбацких сапогах, модных непромокаемых жилетах, и они закидывали удочки с фальшивыми насекомыми, но отравленная серебристая форель не выказывала признаков голода.

Мои солдаты, вооруженные автоматами Калашникова, шли по дороге мимо моей норы. Пыль, что они поднимали, оседала на листьях деревьев. Стволы деревьев тоже были покрыты пылью, а еще в том году рано начался листопад, потому что войска постоянно шли по дороге, поднималась пыль, листья дрожали от жаркого ветра и опадали, а солдаты всё шли. Потом дорога опустела. Она была белой, если не считать опавших листьев и пластиковых пакетов из „Волмарта“, которые иногда взмывали в воздух и трепетали на ветру, словно на буддийском дне рождения для старых методистов-лютеран Миннесоты, на котором они служили бы вместилищем для запеканки из стручковой фасоли и пили бы пиво „Шлиц“, словно изголодавшиеся пьяные викинги, потерявшие свои любимые мечи».

Далее следовали еще пятьдесят две страницы маловразумительного бреда с красочным описанием сражений: там было столько оторванных частей тел, со свистом проносящихся в воздухе, что их с лихвой хватило бы заполнить все телеги для вывозки трупов, которые использовались во время эпидемии чумы, опустошившей Европу в 1346 году.

Затем Чаз на страницах мемуаров внезапно перескакивает на 1512 год, когда предки его величества, проследовав за испанским путешественником Франсиско де Коронадо, перебрались на территорию современного штата Нью-Мексико, осев неподалеку от города Аламогордо, где, как вам уже известно, появился на свет Чаз, впоследствии, в 1944 году, подвергшийся облучению изотопом плутония-240, в результате которого король сусликов приобрел свои магические способности.

Одним словом, сами видите — работы у меня непочатый край.

Я взялся за дело две недели назад и по-прежнему никак не могу закончить даже с первой главой, самой сильной, по словам Чаза.

Я содрогаюсь при мысли о том, что меня ждет на остальных тысяче ста сорока шести страницах.

Впрочем, деньги не пахнут, а искусство требует жертв. Одним словом, отступать я не собираюсь.

ГЛАВА 63

С недавнего времени у солдата появились за спиной крылья. Когда он спускается из-под потолка и зависает над моей головой, расставив руки, словно Христос на Кресте, оторванный скальп, держащийся на клочке кожи, легонько хлопает рядового по голове.

На этот раз с винтовки капало что-то красное. Когда паренек открыл рот, я увидел внутри жевательную резинку — грязную, со следами зубов.

— Мы все погибли. Погибли из-за тебя, мудак!

На нем болталась изорванная, заляпанная форма. В воздухе покачивались синие кишки. На серой коже виднелись засохшие капли грязи.

Я попытался сказать что-то в ответ, но не смог. Комната каруселью крутилась вокруг меня. Рядовой принялся медленно вращать руками.

— Никуда от меня не денешься, — усмехнулся он. — Куда ты, туда и я.

— Я вспомнил, — промолвил я, — вспомнил, как ты сделал куклу вуду.

Рядовой замер и завис надо мной, словно подвешенный на веревках.

— Ты о чем?

— Про твою девушку, — ответил я. — Как там ее… Моника? Мона? Моник?

— Марша, — подсказал паренек.

— Да, точно. Она тебя бросила, и ты сделал куклу вуду, — продолжил я. — Из палочек и веточек. А потом тыкал в нее ножом. И еще другие куклы делал. Из травы. Вырезал их из бамбука. Лепил из глины. Постоянно бубнил под нос ее имя. Напевал его. Это дико бесило. Не только меня, всех нас.

— Я вырезал ее имя на ручке своей саперной лопатки, — гордо улыбнулся рядовой. Белозубая улыбка на обезображенном лице показалась особенно яркой. Солдат обхватил себя руками, будто вдруг замерз. — Сделал ее куклу из пластичной взрывчатки… Марша, Марша…

— А еще ты прикрепил ее фотку к дереву и расстрелял, — я погрозил пальцем, глядя в потолок.

— Не забывай, я точно так же поступил и с ее письмом, — добавил рядовой.

Он сгреб свои болтающиеся внутренности и с раздражением аккуратно затолкал их под гимнастерку. Это движение мне показалось привычным, словно паренек раньше уже неоднократно проделывал подобную операцию. Солдат опустил взгляд, будто бы желая убедиться, что кишки не вывалятся обратно. Затем он посмотрел на меня.

— То есть ты помнишь про Маршу, — с теплом в голосе промолвил боец, словно был тронут тем, что я не забыл о его девушке.

— Помню, — кивнул я. — Ты эту девушку обессмертил, исписав ее именем стены лучших нужников Вьетнама.

— Я