Не успел я разуться, как в дверь позвонил Артем. Вот мы и в сборе.

Странно сидеть вечером без родителей. Мне, во всяком случае. Каково Артему, не знаю. А Глеб давно привык к одиночеству.

Его квартира такая же, как у меня. Все похоже. Но у меня в одной комнате я, а не Глеб, а в другой — папа с мамой, а у него только мама. И у меня нет телевизора, а у Глеба есть. У мамы свой для слезамневерящей Москвы, и у Глеба свой на тумбочке. Мама Глебу купила его в подарок на день рождения. Долго копила деньги, а потом еще и занимала у соседей.

Хороший телевизор, цветной, голограммный (не голограммных сейчас не выпускают, однако дешевых черно-белых полно). Глеб его включает, чтоб не расстраивать маму. Все нормальные люди, по ее убеждению, смотрят телевизор, поэтому приходится.

А еще у Глеба все лежит на своих местах. Но мебель похуже, чем у меня, и вдвойне похуже, чем у Артема. Она тут совсем из ДСП. Причем из старого, какого-нибудь музейного.

Дверцы на шкафах покосились. Видно, что их Глебова мама поправляла, но мамы не могут, как папы, особенно со шкафами.

Шкафы — они мужского рода. Серьезные и брутальные. Настолько суровы, что женщин к себе не подпускают, любят только мужские прикосновения.

На кухне в глаза бросается холодильник. То есть не бросается, стоит в углу, но взгляд приковывает, настолько он старый. "Зил-Москва", лет тридцать ему, а выглядит и того старше, в книгах Жюля Верна холодильники современнее. Советский ретродизайн — самый ретродизайновый ретродизайн в мире! Но на возраст аппарат ноль внимания обращает. Холодил, холодит, и будет холодить продукты в своем животе первозданным космическим холодом. А его задняя сторона, куда тепло выводится, не холодная, а горячая. Даже очень! Кухонная стена за ней от жара обуглилась и почернела. Глеб говорил, что в промежутке между стеной и холодильником он иногда еду разогревает.

Порядок в Глебовой комнате еще и потому, что Глеб иначе не может. Плохо ему, когда вещь не там, где надо. Борется Глеб с собой — разбрасывает карандаши на полу и смотрит на это, пытаясь привыкнуть, или надевает майку лилового цвета, который он ненавидит.

Но все бесполезно. Изменить себя не получается никак.

Около кровати, где он спит, под торшером на столике лежит тетрадка. Бывает, что Глеб просыпается ночью, а одному все-таки страшновато, тогда он щелкает светом и решает математические задачки. Не те, конечно, которые мы проходим в школе. Совсем не те.

И в шахматы ночью сам с собой играет. Эти шахматы он сам и выдумал, обычные для него слишком просты. Доска восемь на восемь — где тут развернуться! Тесновато для его ума. Двенадцать на двенадцать — уже лучше. Для таких шахмат Глеб четверку новых странноходящих фигур из дерева вырезал.

Однако эти шахматы на картонной доске мы миллион раз видели, а подаренный телескоп — только один. Но рассматривать его в квартире… Нет, каждой вещи — своя обстановка. Поэтому — айда на чердак, оттуда небо недалеко.

За окном темнота. Люди внутри своих снов или перед телевизором. А на чердаке нас ждет еще и светящийся цветок. Соскучился по нам, наверное.

4

…Какой же телескоп красивый. Хочется не отрывая глаз смотреть, как играют отблески на его бронзовых боках, а потом дотронуться, почувствовать пальцами холодный гладкий металл.

Зрачки-линзы спрятались под крышками, тоже бронзовыми, соединенными с корпусом тонкими цепочками. Над телескопом маленький искатель — подзорная труба с небольшим увеличением, а внизу лакированная деревянная тренога, теплая с виду и на ощупь.

Есть на что посмотреть и за что уцепиться.

Мы налюбовались и выбрались на крышу. Она плоская, мрачнотемная, кое-где торчат прикрытые колпаками вентиляционные трубы и по краям разлегся невысокий парапет.

А сверху — небо! Черное, ясное, в мириадах звезд. Небо не подкачало! Подкачал свет от лозунгов. "Скоро коммунизм" и "Сделаем сказку былью" сияют красными буквами на всю вселенную и научно называются "световым загрязнением", мешающим проведению астрономических наблюдений. Забыли мы о них.

— Я сейчас, — сказал Артем и убежал.

Скоро стало ясно, что он задумал и уже воплотил в жизнь — оба лозунга потухли. Какой Артем смелый! Вообще-то отключить лозунговое электричество несложно — в домовых электрощитах повернуть рубильники с надписью "Л" и все, свет в квартирах-подъездах остается нетронут, а красные фонари гаснут, но решиться на такое — это вам не рожки портрету Достоевского в учебнике нарисовать и даже не двустволку в руках встречающей Раскольникова старушки-процентщицы с намеком на быстрый альтернативный финал романа.

Снова на крыше появился Артем, глаза — сияют. Доволен собой и своей идеологической диверсией.

А теперь — к звездам! Поехали!

Лишь невооруженным глазом они выглядят маленькими и блеклыми. А наши глаза сегодня вооружены, да еще как!

Бетельгейзе — красного цвета. Ярчайший Сириус — белого! Альдебаран — оранжевый, Канопус — желтый.

Вега светит голубоватым, а Ригель то красным, то белым, а иногда и сине-голубым. Переменчивый, однако, характер.

Когда смотришь на звезды, кажется, что они тебе что-то сказать хотят. Что-то о вечности и свободе. Кто знает об этом лучше них?

Но же они далеко! Тысячи и миллионы лет летят до нас частички света, поэтому мы видим не сами звезды, а их прошлое. Вот как это понять?!

А затем мы вернулись поближе. К планетам, которые летают вокруг Солнца.

Плутон, самый дальний, виден слабо. Почти не виден. А по правде, не виден вовсе! Маленькое пятнышко где-то там. Артем сказал, что как вырастет, исключит Плутон из списков Солнечной системы оттого, что его не разглядеть. Тонкий юмор.

Зато Нептун наблюдаем вполне! Голубовато-зеленый, ведь его атмосфера из метана. Уран — маленький и синенький. Но маленький, потому что далекий, а так он гораздо больше Земли.

Дальше (то есть ближе), идет Сатурн. Полюса у него желто-серые, а сам он полосатый, серо-коричнево-белый. Кольца Сатурна — жемчужины ночного небосклона, хотя куда жемчугу до колец Сатурна. А еще можно увидеть тень планеты на ее кольцах, и тень колец на ней! Как от этого