– Когда все вернулось? – спросил Ланц осторожно; Курт улыбнулся – словно со скрипом:

– При начале моего расследования. Сейчас я даже точно могу сказать, когда именно – на второй день. Утром, после проведенного в университете анатомирования Шлага. Поначалу я не придал этому значения – мне снилось что-то, о чем я не мог вспомнить, голова была тяжелой, думалось с трудом; я решил, что не успел выспаться после бессонной ночи. Но именно с того дня и началось все прочее – и неспокойное поведение, и сумбур в мыслях… и эта нездоровая тяга к ней.

– Надо насесть на племянницу твоей хозяйки – пусть напряжется и вспомнит, когда точно она впустила графиню в твою комнату.

– Но стойте, – вновь возразил Бруно, однако уже менее убежденно, чем прежде. – Я однажды сказал, что, если меня возьмут с ножом в сапоге, это не означает, что зарезанный сосед – на моей совести. Моя вина, если беспристрастно, не доказана даже в том случае, когда меня возьмут с ножом в окровавленной руке над его трупом!

– Кто назначил тебя адвокатом? – вздохнул Курт устало, и подопечный насупился:

– Допустим, я пристрастен, но…

– Кстати, с чего бы это? – оборвал он неожиданно для себя самого, и Бруно осекся, глядя настороженно и враждебно. – Как ты, скажи на милость, ее защищаешь…

– Болван, – бросил подопечный коротко, умолкнув, и Ланц решительно произнес:

– Sat![136]Версия высказана, косвенные улики есть. Res hoc statu sunt[137]: с тем, что у нас на руках, мы не можем доказать даже просто факт ворожбы, по обвинению в которой она была арестована. Герцог того и гляди начнет дышать нам в спину со всеми своими связями и покровителями, посему сейчас мы можем лишь искать далее, и все. От того, что мы найдем, будет зависеть, ждет ли ее collistrigium[138]по обвинению в посягательстве на свободу и здоровье следователя Конгрегации или supplicium ultimum[139]за убийство с применением колдовства. На другой стороне этой монеты – вероятность (и немалая) того, что Керну придется смиренно кланяться и приносить извинения неосновательно обвиненной графине фон Шёнборн. Начинаем работать – быстро и внимательно. Хоффмайер, сейчас бегом вниз, пусть челядь займется обедом для нас – все мы до сих пор на маковой росинке, а спать нам, я предвижу, не придется… Пища должна быть простой, без травок, приправ и специй, бочковое питье недопустимо. Охрана должна стоять подле все время. После этого возвращаешься сюда и помогаешь нам шерстить замок. Приказ ясен?

– Вполне, – буркнул тот недовольно, разворачиваясь к двери, и Курт вздохнул:

– А ну стоять.

Бруно обернулся – медленно и неохотно.

– При начале расследования ты предложил помощь сам, и она была немалой. Ты говорил, что помогать будешь до конца. В чем дело?

– Я говорил, что буду делать все, что от меня зависит, пока сохраняю уверенность в справедливости твоего дознания, – отозвался бывший студент тихо. – Пока ты ищешь убийцу. Но я не хочу ошибиться.

– Никто не хочет.

– Надеюсь. Помощь я оказывать буду и дальше, какая в моих силах, только не жди, что при этом я буду петь песни и весело приплясывать; и если найдутся неоспоримые доказательства ее вины, я сменю свое отношение к твоей подозреваемой на прямо противоположное. Буду держать за ноги, пока из нее будут тянуть жилы, если придется, но до тех пор, пока я не уверен… – он замолчал, отвернулся, махнув рукой, и вышел в коридор.

Ланц вздохнул, вернувшись к полке, вытянул следующий том, раскрыв обложку, и усмехнулся:

– Господи Иисусе, если б мне лет двадцать назад сказал кто, что таких вот будут набирать в Конгрегацию, в очи бы плюнул.

– Таких, как он или как я? – уточнил Курт хмуро, и сослуживец отмахнулся:

– Да оба вы хороши, чистоплюи… Работай резвей, абориген. Время.

Время…

Время действительно бежало – как это всегда бывает, когда его крайне недостает; кажущаяся минута оказывалась четвертью часа, а полчаса – двумя часами. Принесенный прямо в библиотеку обед стоял нетронутым, забытым, покуда не остыл – о нем вспомнили, уже когда солнце стало касаться стены замка, все полки были осмотрены, а желудки начали настоятельно стучаться в ребра, напоминая о своем существовании.

Более ничего крамольного найдено не было, и Бруно многозначительно поглядывал на обоих дознавателей, косясь на единственную их добычу, хоть чего-то сто́ящую в грядущем обвинении – Штейгеровскую «Аd ritus sacros spectans». После обеда, видимо, убедившись в добросовестности и вменяемости младшего сослуживца, Ланц, разостлав на столе план замка, предложил Курту на выбор обыск одной из спален, забрав себе обиталище горничной.

Количество спален оказалось попросту несметным, и по зрелом размышлении решено было первоначальное внимание уделить комнатам самой хозяйки замка, по обстановке коих было ясно, что ими пользовались в последние месяцы, оставив пока в стороне покои почившего графа, гостевые и явно давно не используемые. Таковых, достойных внимания в первую очередь, оказалось две – довольно внушительных, каждая из которых совмещалась низкой дверцей с прилегающей комнатой горничной Ренаты.

Бруно по большей части таскался следом не слишком полезным грузом – учиться должным образом осматривать подозрительные углы, заглядывать в подозрительные шкафы и простукивать подозрительные дощечки ему приходилось, что называется, на ходу, и особенно ненадежные сектора после его обследований все равно приходилось перепроверять. Тем не менее даже это позволяло сэкономить где-то минуту, где-то десять, а то и с полчаса, что значимо облегчало предстоящую следователям задачу.

Осмотр четырех комнат затянулся почти до вечера, найдено не было ничего, что могло бы подтвердить сделанные Куртом выводы или хоть просто вызвать подозрение – обычные спальни знатной особы, обыкновенные комнаты прислуги. Единственное, на что Ланц обратил внимание, так это на то, что среди платьев Ренаты довольно много тех, что ранее совершенно явно принадлежали ее хозяйке, в шкатулочке (тоже купленной явно не на жалованье горничной, пусть и графской) – довольно много украшений, скромных, но недешевых.

– Все, что мы пока можем сказать, – подытожил Ланц, косясь на ниспадающее к горизонту солнце, – это то, что отношения у графини с горничной близкие, горничную она ценит и любит. В женской моде я разбираюсь хреновато, однако, все ж-таки, могу сказать – эти платья дарились не разом, а долгое время; в сундуке сложены те, что принадлежали еще девчонкам – лет шестнадцати, может. Посему, если что-то и водится за хозяйкой, наша Рената должна быть в курсе.

– О том же говорит и ее молчание?.. – скорее спросил, нежели подтвердил Курт. – Или же ей, напротив, ничего не известно, и она попросту боится неверным словом навредить хозяйке?