— Вы даёте мне отставку, великий конунг?

И сразу понял, что не стоило этого говорить.

— Я порой думаю, — сказал конунг после долгой паузы, — что, взяв тебя в Сотелсхейм, совершил самую большую ошибку в своей жизни.

— У вас должны были быть веские причины, чтобы её совершить.

— Да. Достаточно веские. — Он отвернулся от Эда и посмотрел на склеп своей дочери. — Во всяком случае, такими они мне казались. Но не кажутся больше… Эдвард.

Услышав,как он произнёс это имя, Эд закрыл глаза.

— Я могу уехать? — еле слышно спросил он.

— Мне всё равно, — сказал конунг. — Хочешь — езжай. Хочешь — оставайся, но если я увижу тебя в пределах Верхнего Сотелсхейма, то отдам палачу.

Эд отступил на положенные церемониалам три шага и, не проронив ни слова, глубоко поклонился. Конунг даже не взглянул на него. Копья света, проникавшие сквозь окна, пронзали его сжатые за спиной руки.

Эд шагнул из полумрака на свет, с серого могильного камня на изумрудную траву. Доносящиеся из храма песнопения стали громче, они наливались силой, как молодой побег, что тянется к солнцу, и мощью, как летящий к цели кулак. Эд стоял и слушал, как хор славит Гилас, обещая мир и благоденствие её слугам, гибель и забвение её врагам. Эд наклонился и сорвал стебелёк куриной слепоты, пропахший летним солнцем и могильной землёй. Сунул его в зубы и прокусил, втягивая кисловатый травяной сок.

Ему не было так холодно и одиноко уже много лет. С тех самых пор, как он перестал молиться. Он попытался сейчас, но не смог вспомнить слов, которые когда-то хорошо знал. Больше всего хотелось сесть на землю и ткнуться лбом в колени, но он не смел этого сделать — конунг мог выйти из склепа в любую минуту. Увидеть его и отдать палачу.

Эд знал, что на сей раз он действительно это сделает. Наутро, быть может, пожалеет, но сделает всё равно. Потому что нет ничего разрушительнее, чем безмолвная скорбь сильного.

«Но я ведь этого не заслужил, — подумал Эд. — Проклятье… именно сейчас, за то, чего я совершенно не заслужил! Я не хотел, чтобы она умерла».

Это была правда. Гилас, святая правда, ты же знаешь. Эд Эфрин не хотел, чтобы его жена умерла. И ещё меньше ему хотелось, чтобы, умирая, она едва не прихватила с собой его самого. Это рушило всё, почти всё, что он так аккуратно и старательно выстраивал два года. Всё, что он сделал, всё, за что был в ответе.

Но за её гибель в ответе был кто-то другой.

Эд знал совершенно точно, что это так. Ибо за последние три года ни одно сколько-нибудь значимое событие в Сотелсхейме не случалось помимо воли того, кто называл себя Эдом из города Эфрина. Однако в последние два дня сплошь происходили лишь те события, в которых вовсе не было его воли. И его вины.

Именно это ввергало его в уже забытый, казалось, страх. Непривычный страх. Не тот, который он провоцировал сам, ежедневно играя с огнём. Иной страх — страх, что он теряет свою способность вести мир по избранному им пути. Страх, что он слабнет. И силу набирает кто-то другой.

Какой-то мальчик из Эвентри — так, кажется, передала ему Алекзайн.

«Как? Как он может делать это со мной… со всеми… когда он так далеко? Неужели он настолько силён?»

— Я его найду, мой лорд, — проговорил Эд, глядя на солнце. — Того, кто убил её. Я найду. Можете в этом не сомневаться.

«У меня просто нет другого выбора», — закончил он мысленно и выплюнул травинку.

Когда расстояние между ними достигло пятидесяти шагов, Адриан сдался. Солнце стояло в зените и припекало довольно сильно, несмотря на то, что в ветре, тянувшем с востока, чувствовалась близость осени. Адриан остановился, согнулся пополам, опершись о колени, и немного постоял так, тяжело и часто дыша. Потом выпрямился и, сняв с пояса флягу, сделал несколько глубоких жадных глотков. Прицепил флягу обратно и нерешительно помялся, переступая с ноги на ногу в тщетной попытке сместить натёртое место. Ужасно хотелось сесть на землю, стащить сапоги и посмотреть, во что превратились его ноги, но этого он сделать не мог.

Подняв голову, Адриан увидел, что Том остановился и смотрит на него. Пришлось подавить вздох и шагнуть вперёд.

Том отвернулся и пошёл дальше.

Он шёл очень быстро, и первое время Адриан с трудом поспевал за ним, а потом стал отставать. Том его не дожидался — один раз Адриан даже потерял его из виду за поворотом дороги. Он ждал выволочки, но Том не понукал его, лишь изредка оборачивался — когда подозревал, что Адриан замыслил внеплановый привал. Адриан совершенно выдохся ещё до того, как стёр ноги — он подозревал, что до крови, но проверить пока что не было возможности. Покинув дом на утёсе, они шли до вечера, наскоро перекусили запасами Тома, когда стемнело, и снова шли — всю ночь напролёт, поспав всего часа два до рассвета. Утром поели и опять шли. Глаза у Адриана слипались, он то и дело спотыкался, несколько раз падал и не всегда мог подняться сразу — так и лежал в пыли, борясь с отчаянием. Он лишь раз спросил Тома, зачем такая спешка, но ответа не получил, а переспрашивать не стал, ибо знал, что это бесполезно. Но только, Гвидре Милосердный, сколько же это может продолжаться? Они ведь не могут идти вот так вечно… «Я просто упаду однажды, — подумал Адриан, — и не смогу подняться. Вот просто не смогу и всё. И пусть дальше хоть на закорках меня тащит».

В последней мысли проскользнуло злорадство, смешанное с обидой. Адриан смотрел на мутный в полуденной дымке силуэт Тома, бодро вышагивающего по тракту, злился, вздыхал, спотыкался и брёл дальше, утирая заливавший глаза пот. Воды в его фляге оставалось на самом донышке, а кругом были поля и луга, никакого признака реки или людского жилья, и казалось, что им ещё идти и идти. Тёмная фигура впереди всё отдалялась, потом как будто стала приближаться. А потом возникла прямо перед ним, нет — над ним, заслонив огромной тенью беспощадное солнце.

— …с тобой?

Адриан почувствовал на плече тяжесть чужой ладони и заморгал. Взгляд прояснился, и он сумел рассмотреть склонившееся над ним лицо. Адриан понял, что сидит на земле, а Том стоит над ним и держит за плечо.

И тут, совершенно, казалось бы, без повода, Адриан вспомнил, как лежал в траве лицом вниз, а вот эта самая рука мерно охаживала ремнём его голый зад. В голове от этой мысли ударило багровым сполохом, зубы сами собой сцепились и заскрежетали.

«Нет уж. Ни за что на свете не стану ему жаловаться».

— Всё в порядке, — процедил он. — Камень в сапог попал.

В глазах прояснилось окончательно. Адриан резко повёл плечом, и, хотя от этого жеста у него потемнело в глазах, Том убрал руку, однако в сторону не отошёл, будто ожидая чего-то. Адриан вспомнил, что сказал ему, и, закинув правую ногу на колено левой, взялся обеими руками за сапог. Стащить его почему-то оказалось нелегко, как будто нога со вчерашнего дня стала больше. Справившись, Адриан мельком бросил взгляд на грязную, покрытую лохмотьями лопнувших волдырей ступню, пошевелил окровавленными пальцами и, перевернув сапог, потряс им над землёй. Безрезультатно — никакого постороннего предмета из сапога не вывалилось.