сторону молодого казака и указал на говорившего ученика раскрытой дланью, потрясая скрюченными от артрита пальцами:

– Вот! – старик вытаращил глаза. – Вот как надо! Понимаешь? А ты вечно споришь!

– Так ведь так и теля можно научить, – попытался оправдаться Сашко.

– «Теля», – передразнил Швырь. – А ты научи. Ишь, грамотей.

– И научу! – огрызнулся Сашко.

– И научи!

– Чего расшумелись? – Вместе с ручейком мелких камешков спустился Гамаюн.

– Рыбу не потрошим. Жабаков заготавливаем. Зачем?

– Лягушки зачем, – старый казак еще обижался, кряхтел, когда садился на бревнышко, – булгачить сегодня пойдем. С собой молодого возьму. Буду учить уму-разуму…

– Пока жив, – подсказал Сашко. – И лягух возьмем?

– Возьмем. А шо? Вон еще Димитра прихватим. – Швырь повернулся к Гамаюну. – А он все огрызается да скалится.

– Так то со страху. К кому «швыдка Настя» приходит, а малек забыл, как с офицером разговаривать должно. А мы его зараз вылечим, руки по кантику – и под шашку до полуночи.

– Прошу прощения, господин подхорунжий, только я не со страху, а с досады. Неужто девка меня обмануть смогла.

– И вправду ты еще теля. В воинских делах мы о-го-го, а в любовных – девке, у которой только титьки начали расти, в подметки не годимся. У них ум особый, оттого и беды наши и радости неземные. Ты бед-то еще даже не зачерпнул, так, рядышком прошелся, а уже губу отклячил.

Разрядил обстановку Михайло:

– Кто такая «швыдка Настя»?

– Ну, это когда быстро, – Гамаюн жестами показал, откуда быстро.

– «Понос» по-русски называется.

Сербы перебросились парой фраз и засмеялись в кулаки, повторяя себе под нос, чтоб запомнить, «швыдка настя», «швыдка настя». Они стояли в высокой траве, мялись. Один разглядывал улов, другой спросить хотел, да не решался. Швырь изогнул бровь. Здоровенный мужик снял шапку.

– Дозвольте?

– Не топчись уже! А то голова кружится! Чего хотел?

– А правда, что в России казаки все герои?

Старик крякнул. Потрогал мясистый нос. Поглядел пронзительно на сурового Сашка, тот ожесточенно вспарывал рыбинам брюхо, полоскал в воде и кидал на берег, сказал:

– Правда. Но не все в ратном деле. Некоторые – герои-любовники.

– Чего это? – набычился Сашко.

– При французском дворе такие были, – пожал плечом Швырь. – Из гвардии тамошней. Мне бабка одна рассказывала.

Сербы, опять прыснули в кулаки.

– Я не француз. Я – казак. – И дальше себе под нос: – У дядьки Миколы попрошу самое опасное задание, посмотрим, кто из нас француз.

– Красивей умирать в поле, чем в бабьем подоле, – согласился Батька Швырь и улыбнулся. Сотник Билый на задание не поскупился: велел под конец вылазки пристань взорвать, что со стороны береговой казармы.

20. Водяной шайтан

Ночью, пока перебирались к форту, Сашко все боялся порох подмочить или пулю в мешок поймать, но плыли тихо, без всплесков.

Батько управлялся с шестом, выдав сотоварищам по соломинке, велел надувать лягушек. Глянув на Михайло сурово прошептал:

– Нехрен морщиться, просто вставляешь соломинку, дуешь, вынимаешь, берешь следующую жабу. Главное, у соломинки концы не перепутай, а потом вместе посмеемся.

Никого не потревожив, выгрузили корзину. Выбрались на берег, оставив Сашка удерживать лодку. Ночь наполнилась кваканьем. Одна тень с пустой корзиной метнулась к лодке, другая возилась у одной бойницы, потом у другой. Два удара кресала, уже у лодки. Шипящий, брызгающий во все стороны огонек стал медленно приближаться к каменным стенам.

– Посунься, – Батько по-молодецки бесшумно спрыгнул в лодку.

– Туда, – показал на густую часть камышей.

– Быстрее, у пристани басурманский пост. Хорошо, что костер запалили. Ничего вокруг не видят.

Сердце учащенно билось. В ночи это казалось набатом. Швырь махнул рукой: – Сюда.

Врезались в камыши.

– Еще нажми. Хорош. Ждать здесь. – Он соскользнул по грудь в воду. – Порох давай.

– А запалы?

– Здесь. – Батька коснулся папахи. – С богом!

Через мгновенье растворился в темной чаще камыша. Еще через мгновенье, кроме шелеста камыша под ветром, ничего нельзя было услышать. Сашка потряхивало, не от страха – от возбуждения. Ничего поделать с собой не мог – нервы выкручивали тело так, что руки от возбуждения дрожали. Враг рядом, а он здесь.

Сил столько прибавилось, что хотелось взлететь над речными зарослями, а дальше будь что будет. Михайло, словно чувствуя что-то, за руку придержал, пальцем потыкал вниз. Мол, ждать приказано.

«Нужно было мне идти, – думалось ему, – он же старый», – но в тот же момент одумался, вспомнив, что равным на ножах мог против Швыря выйти только Гриц, а с пороховыми делами вообще, может, только Билый.

Вдруг Сашко понял, что в своем первом походе он был только обузой, не в сшибках, а именно в походе. Действительно, как ребенок, как барчук капризный. Нужно доказать. Он пластун. Родовой. Ах, как поступок нужен. Совсем ватажники его не уважают, и сербы тоже посмеиваются. Словно что-то почувствовав, в спину прохрипел сдавленный голос Михайло:

– Дождись Швыря. Слышишь?

– Да слышу я, понял.

Вдруг скинул черкеску, рубаху. Прижал палец к губам – молчи, мол.

– Подстрахую.

Скользнул за борт. Выбрался на чистую воду. Поплыл по течению вдоль камыша. Увидел огонек костра, осторожно стал пробираться к берегу. Беззвучно пробираясь сквозь камыш, наблюдал за пристанью. Небольшие волны с характерным хлюпаньем разбивались о сваи. У костерка двое караульных. Греются. Варят в котелке кашу. Говор тихий. Настороженный. Обсуждают дела свои служивые. Потянуло гарью со стороны острова.

Сотник приказал зажечь камышовые маты, которыми османы ночью закрывали бойницы. Сашко насторожился, сломал полую камышинку, зажал в зубах, глубже уходя в воду. Запалил маты Швырь так, чтобы загорелись одновременно на всех шести бойницах. Сейчас начнется потеха. Только караульные на берегу не реагировали, увлеченные разговором, а из-за костра своего не видели ничего.

Сашко держался так, что только глаза были над водой. Поднырнул под пучок гнилой тины, листьев камыша и еще чего-то гнилого, вонючего. Этот маневр наклонил дыхательную камышинку, и казак хлебнул водицы. Без паники, поднял лицо, выплюнув воду, потихоньку продул камышинку и опять погрузился по глаза. Все он проделал без звука, но сердце чуть не оборвалось. Теперь он начал сомневаться, правильно ли он поступил.

Лягушачий концерт слышно было даже под водой, а эти горе-часовые не чухаются.

Сашко забеспокоился: «Надо делать что-то! Время теряется». Сейчас на острове начнется. Турки у костра замолчали. Заозирались. Старший караульный за ремень винтовки взялся. Решился сделать шаг к воде, всматриваясь в камыши. Другой солдат вытянулся в сторону горящих амбразур, не понимая очевидного злодейства, залепетал что-то тревожно.

И тогда казачок, не помня себя, решился на безрассудство и резко поплыл к берегу. Турки вскинули винтовки, привлеченные всплесками. Загорланили тревожно, готовые открыть огонь. Один из солдат