Манижа села рядом.

– Ему не терпится вернуться в Дэвабад. Волнуется за Джамшида с тех самых пор, как мы получили письмо от Низрин. – Манижа отхлебнула свой чай. – Но что-то мне подсказывает, что ты здесь не из-за Каве.

– Нет. Вовсе нет. – Дара отставил чашку. – Госпожа, мои ребята доложили мне о ситуации, о которой ты тоже должна знать. Медный пар, которым были убиты скауты… Он, похоже, распространился по территории. На глаз кажется не таким густым, но он повсюду. Стелется прямо над землей до самой речной долины реки.

Ни один мускул не дрогнул в лице Манижи.

– И что?

Чеканный ответ заставил его сердце забиться чаще.

– Ты говорила, что пар притягивается на гезирские реликты и он набирает силу, поглощая их… – Его голос дрогнул. – Бану Нахида… когда это действие заканчивается?

Она ответила на его взгляд.

– Понятия не имею. Именно над этим я работала все последние месяцы, я искала способ сократить зону его поражения и время, в течение которого он набирает силу. – Ее глаза потускнели. – Но успеха в этом я так и не добилась, а лишнего времени у нас нет.

– Ты позволишь Каве рассеять яд во дворце, – прошептал Дара. Он хватался за последние капли самообладания, когда до него начало доходить, что все это значит. – Бану Манижа… Во дворце будут находиться сотни Гезири. Ученые в библиотеке, секретари, прислуга. Женщины и дети в гареме. Дочь Гасана. Все они носят реликты. Если выпустить пар посреди ночи… можно погубить всех Гезири.

Манижа беззвучно отставила чашку с чаем, и от ее молчания Дару начало потряхивать.

Нет. Создатель, нет.

– И не только во дворце, – с придыханием сорвалось с его губ. – Ты хочешь погубить всех Гезири в Дэвабаде.

Когда она ответила, в ее голосе были отчетливо слышны тихие безнадежные нотки.

– Это наиболее вероятно. – Но затем ее черные глаза ожесточились. – И что из этого? Сколько Дэвов погибло, когда Зейди аль-Кахтани захватил Дэвабад? Сколько из них были твоими друзьями и близкими, Афшин? – Ее голос стал желчным. – Да и пескоплавы не конченые идиоты. Кто-то из них успеет сообразить, что происходит, и вовремя снять реликты. Вот почему так важно правильно подгадать момент.

В голове кричали голоса, но Дара не чувствовал ни жара, ни магии, жаждущей вырваться из-под кожи. Ему было холодно как никогда.

– Не делай этого, – сказал он, дрожа всем телом. – Не начинай свое правление с таким количеством крови на руках.

– У меня нет выбора.

Но Дара только отвел взгляд, и Манижа продолжала, уже более твердо:

– Это наш путь к победе. А мы обязаны победить. Если Гасан выживет, если его поражение окажется чуть менее, чем абсолютным, он уничтожит нас. Он не успокоится, пока не сотрет все наше племя с лица земли. Скорбишь по Мардонию? Представь, сколько твоих воинов сохранят жизнь, если к тому моменту, как мы доберемся до дворца, им будет не с кем воевать.

– Ты сделаешь из нас чудовищ. – Лед, сковавший его сердце, треснул, и эмоции начали брать верх. – Вот в кого мы превратимся, если ты позволишь этому случиться… Бану Нахида, от такого пятна репутацию уже не отмыть. – Он умоляюще смотрел на нее. – Одумайся, госпожа. Среди них невинные джинны. Дети. Чужестранцы, приехавшие в город праздновать Навасатем…

На него нахлынули воспоминания. Все это было чересчур знакомо.

Купцы. Ремесленники. Ткачи, чьи искусно расшитые шелка заливало кровью непростительно алого оттенка. Дети, не понимающие, что их судьба была предопределена по-человечески карими глазами. Невозмутимые приказы и расчетливо-холодные доводы прежнего поколения Нахид.

Дымящиеся руины, оставшиеся от легендарного города Кви-Цзы. Крики и вязкий запах крови, который никогда не стирается из памяти.

– Тогда мы станем чудовищами, – заявила Манижа. – Если такой ценой мы окончим эту войну, я согласна.

– Так мы войну не окончим, – в отчаянии возразил Дара. – Все Гезири, способные держать оружие, будут дожидаться нас на берегах Гозана, когда узнают, что мы без предупреждения перебили их соплеменников. Эта война будет продолжаться до Судного…

– Тогда мы рассеем яд на их родной земле. – Дара отпрянул, но Манижа продолжала: – Пусть все племена знают, чем поплатятся за свою непокорность. Я не хочу брать на себя этот грех, но если таким образом мы усмирим мятежных сахрейнцев и коварных Аяанле, я готова. Пусть о судьбе Гезири сокрушаются тохаристанцы, проклинающие твое имя по сей день, и Агниванши, которые считают, что их широкие реки защитят их от всех невзгод.

– Говоришь как Гасан, – укорил Дара.

Глаза Манижи гневно вспыхнули.

– Что ж, возможно, он был прав в своих методах, – горько сказала она. – Но, во всяком случае, на этот раз не моя семья и не мое племя будут жить в страхе.

– До следующей войны, – уточнил Дара, не в силах сдержать закипающее негодование. – Ради которой меня, по-видимому, снова вытащат с того света, случись мне погибнуть сейчас. – Он поднялся на ноги. – Ты должна была быть выше этого. Выше, чем Кахтани. Выше, чем твои предки!

Он пересек шатер и потянулся за плащом.

– Куда ты собрался? – спросила Манижа резким тоном.

Дара натянул сапоги.

– Остановить Каве.

– И думать не смей. Ты под моим командованием, Дараявахауш.

– Я обещал помочь тебе захватить власть в Дэвабаде, а не устроить очередное Кви-Цзы.

Он потянулся к пологу шатра.

Ткань вспыхнула, и жгучая боль пронзила Даре руку. Он вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли, и обернулся.

Манижа щелкнула пальцами, и боль стихла.

– Разговор еще не окончен, – процедила она. – Я слишком многим рисковала и потеряла слишком многое, чтобы сейчас мои планы пошли прахом только потому, что воин, в одиночку проливший реки крови, на мгновение обрел совесть. – Она смотрела на него с холодом. – Если ты зовешь себя Афшином, то сейчас же сядь.

Дара уставился на нее, не веря своим ушам.

– Это не ты, бану Манижа.

– Ты ничего обо мне не знаешь, Дараявахауш. Ты не знаешь, во что ты мне уже обошелся.

– Во что я тебе обошелся? – Он едва не рассмеялся в ответ на такое обвинение. Дара ударил себя кулаком в грудь. – Ты думаешь, я хочу здесь находиться? – Ярость вихрем поднялась в его сердце и вырвалась на свободу – а ведь он поклялся никогда не переступать эту черту, не поддаваться гневу, вызревавшему в самом темном уголке его души. – Я ничего этого не хочу! Нахиды разрушили мою жизнь, втоптали в грязь мою честь, мою репутацию! Вы заставили меня совершить самое страшное преступление в нашей истории, вы заварили эту кашу, а когда пришло время ее расхлебывать, обвинили во всем меня!