Речная улица вьется вдоль Южной набережной реки Сент-Джонс, что в Джексонвилле, штат Флорида, по деловой части города и через квартал Сан Марко. Дом, в котором я вырос, уютно располагался посередине улицы. Так было совсем недавно, но в прошлом году в тех местах появился один господин, который купил дом и прилегающий участок и снес дом бульдозером. В последний раз, когда я там побывал, не оставалось уже ничего, кроме старой медной лестнички, на перила которой я когда-то опирался подбородком, и бетонной стены, рядом с которой я наловил в реке немало кефали и красного окуня. Да, можно снести дом, но воспоминания уничтожить невозможно.

Если повернуть направо с моей бывшей улицы и пройти полторы сотни шагов, то здесь Речная улица снова поворачивает направо, то есть в южном направлении. Здесь она, выпрямляясь, переходит в улицу Прибрежных дубов. А если вы следуете другим путем и не поворачиваете к моему дому, то упретесь прямо в зеленую лужайку, перед которой стоял когда-то дом лучшего моего друга детства Брайса.

Однажды после полудня, когда мне было лет девять-десять, мы с Брайсом сидели у него в гостиной на втором этаже и то и дело переключали телевизор по тридцати шести каналам. Вдруг мы услышали визг тормозов. Взревел мотор, звук приблизился, стал еще сильнее! Мы жили в довольно тихом районе и оба знали, что никто здесь не запускает мотор на полную мощность и не позволяет тормозам визжать так громко даже на поворотах. Кто-то явно нарушал правила езды на нашей дороге. Мы подбежали к окну и смотрели, вытаращив глаза, как неизвестный «Порше» из маленькой красной точки превращается в летящую прямо на нас, пламенеющую ракету. Глядя на происходящее с нашей верхотуры, мы сразу же сообразили, что если машина проскочит мимо поворота, она влетит прямо на лужайку и разнесет в щепки комнату на первом этаже, расположенную под гостиной. Да, зрелище было занимательнее, чем фильм «Придурки из Хаззарда»[34].

С тех пор прошло много времени, и не могу сказать точно, на какой скорости мчался «Порше» – шестьдесят или семьдесят миль в час, – но буквально через мгновение он ткнулся в бордюрный камень. Раздался треск, машина взлетела в воздух вместе с травой, дерном и цементом ограды. Единственным препятствием между «Порше» и нами была довольно толстая, высокая пальма, но летящий «Порше» врезался в пальму примерно на двухметровой высоте, она закачалась, а по лужайке рассыпался миллион стеклянных брызг. Послышался взрыв, отчаянно загудел клаксон. Утратив в полете всю жизненную силу, автомобиль пал на траву и теперь представлял собой бесформенную груду металла. В наступившей тишине слышилась лишь оглушительная радиомузыка. Она звучала не только громко, но и сердито, и я почему-то подумал, что мои родные ни за что бы не позволили мне слушать ее – если я, конечно, возымел бы такое желание.

Мы с Брайсом скатились вниз по лестнице, выбежали во двор, бросились к машине и, соблюдая осторожность, заглянули в переднее окошко: а вдруг сейчас выкатится, словно шар от пинг-понга, голова пострадавшего? Нам, между прочим, было бы интересно это увидеть собственными глазами, но при этом мы, конечно, ни к чему бы не прикасались. Мы обошли вокруг все еще дрожащую пальму, в ствол которой вонзились куски стекловолокна и осколки ветрового стекла.

Водитель едва дышал и был сильно изувечен. Глаза его были закрыты, дверца с его стороны висела на петлях, большая часть стекол оказалась выбита. С его лица, рук, руля стекала кровь, и одежда в некоторых местах тоже вся промокла от крови, и впервые на таком близком расстоянии я увидел смерть – такую же, как в фильме «Придурки из Хаззарда», только хуже, потому что это была настоящая, реальная смерть.

А потом он пошевелил рукой. Мы наклонились пониже, и он застонал, увидев нас, и что-то произнес, но мы ничего не расслышали из-за безумного рева музыки. Мы с Брайсом стояли молча, прячась друг за друга, а вокруг начала собираться толпа соседей, желавших убедиться, что мы не пострадали. Кто-то уже вызвал «Скорую помощь», но никто из присутствующих не подошел к машине, никто даже не притронулся к раненому, чтобы оказать хоть какую-то помощь. Он лежал в одиночестве, истекая кровью, и стонал, потому что обе его ноги были зажаты между сиденьем и рулем.

Моя мама услышала весь этот шум и грохот. Она выскочила во двор в переднике, сорвала его и швырнула на тротуар, а потом помчалась вниз по Речной улице, вздернув юбку выше колен, чтобы не мешала бежать. Я помню, когда она бежала, ее колени мелькали туда-сюда, словно два белых поршня. Но вот она увидела нас с Брайсом и, поняв, что нам ничто не угрожает, перевела взгляд на автомобиль. Не сбавляя скорости, она растолкала локтями толпу, встала на колени возле машины и взяла окровавленную руку мужчины, а другую руку положила на его колено, а потом стала крутить руль, чтобы увеличить расстояние между ним и его ногами. А через мгновение начала во всеуслышание молиться.

Моя мама всегда плакала, когда молилась. Она закрывала глаза, и по лицу ее потоками струились слезы, стекая вниз, по носу и шее, на грудь. И как только мама начала молиться, раненый приподнял голову и обвел, похоже, ничего не видящим взглядом все вокруг. Но мама и глазом не моргнула, продолжая все так же горячо молиться и плакать, а он что-то пробормотал, но лишь она одна могла расслышать его слова, и его пальцы сжали ее руку.

Я думаю, что Бог тоже услышал маму: радио вдруг замолчало. И когда оно умолкло, наступила такая тишина, что можно было бы расслышать звук упавшей булавки. Я вот уже почти двадцать лет вспоминаю об этом, размышляю и теперь практически уверен, что радио выключил Он, потому что ни водитель машины, ни мама ни разу даже не дотронулись до кнопки-выключателя. А может быть, Богу тоже надоело слушать такую музыку.

Меня поразило тогда и поражает сейчас, что, когда мама опустилась на колени, она каким-то непостижимым образом стала казаться выше всех окружавших, и когда я теперь о ней думаю, она по-прежнему для меня по-настоящему живой человек. Я и сейчас вижу, как она дотрагивается до раненого.

И еще я думаю, что именно тогда в моем мозгу забрезжил образ мисс Эллы.

С тех пор со мной такое часто случалось: однажды, когда я был еще маленьким, я заболел опасной лихорадкой с очень высокой температурой и, наверное, был близок к смерти.

Я посмотрел в окно и увидел, как мама стоит на коленях у ступенек лестницы, которая вела в мою комнату. Но прошу вас: поскольку я возвел маму в ранг святой, то не думайте, пожалуйста, что мой отец никогда не молился. Конечно же, он молился и сейчас молится, но при этом он всегда надеется получить какую-нибудь выгоду, которую, чаще всего, мог обеспечить я. Однажды мама привезла меня и моего брата Льюиса в больницу и припарковалась под объявлением: «Не оставляйте детей без присмотра», а потом отправилась в больницу, чтобы подержать за руку умирающего пациента (но он, к счастью, не умер). Однажды на мою сестру, в ночь на Хэллоуин, напала овчарка, и один мальчишка – я не видел его ни до этого случая, ни потом – украл мой велосипед: просто выдернул его из-под меня и удрал. И еще вот что случилось: когда я пришел из колледжа – в синяках, подавленный, решивший, что никогда больше я не смогу играть в футбол, то увидел, что мама сидит в изножье моей кровати. «Привет, умелец», – произнесла она. А потом она начала молиться и молилась, как никогда в жизни, и я снова стал играть.