Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это произнесено таким тоном, что у меня кровь стынет в жилах. Мне знаком этот тон. Он означает, что в данный момент она наиболее опасна.
– Не нужны мне ваши подарки, – отвечаю я. У меня вдруг сжимает горло. Я почти у дома.
Однако железная дверь открыта.
Неужели я забыла ее плотно закрыть, когда уходила? Возможно. Из-за того, что меня поразила внезапная тишина на улице.
Где безопаснее – в подъезде или здесь, на улице?
– Хм, жаль, – говорит доктор Шилдс. Она прямо смакует этот момент, словно кошка играет с покалеченной мышкой. – Что ж, если вы не придете и не примете мой подарок, придется передать его полиции.
– Это вы о чем? – спрашиваю я шепотом.
– О видеозаписи, – отвечает она. – На ней зафиксировано, как вы незаконно проникли в мой дом.
Ее слова поражают меня, словно гром.
Значит, Томас меня подставил. Он один знал, что я должна пробраться в ее дом.
– Я обнаружила, что у меня пропало бриллиантовое колье, – продолжает доктор Шилдс беззаботным тоном. – К счастью, я додумалась проверить запись с видеокамеры системы безопасности, которая была недавно установлена. Джессика, я знаю, что вам очень нужны деньги, но никак не думала, что вы опуститесь до воровства.
Я ничего не брала, но если она передаст эту видеозапись в полицию, меня арестуют. Никто не поверит, что ключ дал мне Томас, ее муж. Доктор Шилдс скажет, что я запомнила код отключения сигнализации, когда была у нее в гостях. И это будет абсолютно правдоподобно.
Денег на адвоката у меня нет, да и что толку? Она все равно меня перехитрит.
Я неверно оценила свое положение: оно гораздо, гораздо хуже.
Я знаю, что нужно сказать, дабы она смягчилась.
Я закрываю глаза, спрашиваю хрипло:
– Что я должна сделать?
– Просто приходите на ужин, в шесть часов, – отвечает она. – Приносить ничего не надо. До встречи.
Я оборачиваюсь, пристально оглядываю улицу: никого.
Хватаю ртом воздух.
Если меня арестуют, будет загублена не только моя жизнь. Мои родные тоже пострадают.
От порыва ветра входная дверь немного приоткрывается, и я инстинктивно отскакиваю назад.
Доктора Шилдс здесь нет, говорю я себе. Она уверена, что я приду к ней на ужин.
И все же я хватаю Лео, влетаю в подъезд и бегом поднимаюсь по лестнице на свой этаж.
Ключи уже у меня в руке. В коридоре никого нет, но я все равно со всех ног мчусь к своей квартире.
Войдя, я внимательно осматриваю все углы, и только потом спускаю Лео с рук.
Тяжело дыша, падаю на кровать.
Сейчас начало двенадцатого. У меня семь часов, чтобы придумать, как спастись.
Приходится признать, что, возможно, у меня это не получится.
Я закрываю глаза, представляя лица родителей и Бекки в разные периоды жизни. Вот мама вбегает в медпункт моей начальной школы, на ней – добротный синий костюм, в котором она ходила на работу, когда служила секретаршей; школьная медсестра позвонила ей и сообщила, что у меня высокая температура. Вот отец во дворе нашего дома, выгнув руку, учит меня, как нужно правильно бросать мяч. Вот мы с Бекки лежим «валетом» на диване, и она щекочет мне пятки.
Я вспоминаю и вспоминаю тех, кто мне дорог, пока дыхание не выравнивается. Теперь я знаю, как действовать.
Я поднимаюсь, беру мобильник. Родители звонили сегодня утром, оставили сообщение, поздравили с Рождеством. Я не решилась ответить, зная наверняка, что они почувствуют напряженность в моем голосе.
Но больше нельзя откладывать: я обязана рассказать родителям то, что пятнадцать лет скрывала от них.
Может, у меня и не будет другого шанса исповедаться перед ними, а они должны узнать правду. Они имеют на это право.
Трясущимися руками набираю мамин номер.
Она отвечает сразу же:
– Привет, милая! С Рождеством!
А у меня комок в горле, едва могу говорить. Это нелегко – лучше вывалить сразу.
– Подключи папу, а Бекки не надо. Я должна поговорить только с вами, без нее.
Я до боли сжимаю в руках телефон.
– Секундочку, милая, он здесь, рядом, – судя по ее голосу, она понимает: что-то стряслось.
Раньше, представляя, как я поведу этот разговор, я никогда не могла продвинуться дальше первой фразы: «Я должна рассказать вам правду о том, что случилось с Бекки».
– Джесси? Мы с мамой слушаем тебя, – слышу я густой сипловатый голос отца. И не могу произнести даже ту первую фразу.
Горло сдавило. Это как в кошмарном сне, когда невозможно издать ни звука. У меня кружится голова, кажется, я вот-вот потеряю сознание.
– Джесс? Что случилось?
Голос матери полон тревоги, и меня наконец прорывает:
– Когда Бекки выпала из окна, меня не было дома. Я оставила ее одну, – выдавливаю я из себя. – Я заперла ее в спальне на замок.
В ответ – молчание.
Такое чувство, что меня разрывают на части; все эти годы моя тайна помогала мне сохранять целостность, а теперь оболочка рушится.
Подобно мне, они, должно быть, вспоминают, как бесчувственное тело Бекки кладут на носилки и увозят на «скорой».
– Простите меня, – произношу я, содрогаясь от рыданий. – Я не…
– Джесси, – решительно перебивает меня отец. – Нет. Это я виноват.
От удивления я резко вскидываю голову. Что он такое говорит? Должно быть, неправильно меня понял.
А он продолжает:
– Та сетка от комаров давно была сломана, и я все собирался и собирался ее заменить. Если б заменил, Бекки не сумела бы ее открыть.
Я падаю на кровать, у меня кружится голова. Все опрокинулось вверх дном.
Значит, папа тоже считает себя виноватым?
– Но я же должна была присматривать за ней! – кричу я. – Вы мне доверяли!
– О, Джесс, – говорит мама. Голос у нее какой-то подавленный. – Нельзя было оставлять на тебя Бекки на все лето. Я обязана была что-то организовать.
Я ожидала гнева, а то и чего похуже. Но никак не думала, что родители страдают и винят себя, как и я.
– Детка, – продолжает мама, – трагедия с Бекки – это просто ужасное стечение обстоятельств. В этом никто конкретно не виноват. Просто жуткий несчастный случай.
Ее ласковые слова обволакивают меня. Больше всего на свете мне хочется сейчас оказаться с родителями, втиснуться между ними, как в детстве, чтобы они оба крепко-крепко меня обняли. Давно я не ощущала такой тесной близости с отцом и матерью.
И все же внутри чувствуется некая пустота – там, где я хранила свою тайну.