-”Завтра снимут,“ — кивнул сам себе парень и пошёл обратно. Вдруг захотелось самому нарисовать что-то такое, этакое… Увидев сэра Бэрримора, спросил:

— А нет у вас чем порисовать и на чём?

Тот кивнул и, как по мановению волшебной палочки, достал из своей конторки и то, и другое. И даже грифели оказались цветными. Теперь Вова устроился в уголочке на законных основаниях и принялся за рисунок. Он так увлёкся, что не заметил, как наступила ночь. Спать не хотелось, особенно потому, что рисунок выходил очень ярким, живым и каким-то ностальгическим. Почему именно таким — он и сам не мог бы сказать. Но вот так и щемило сердце, когда он бросал взгляд, отстранив листок от себя, чтобы оценить со стороны. Лучше всего выходили глаза, настолько выразительные, что, казалось, пмо сейчас моргнут или подмигнут. Тут образовался портал, засветилось “окно” сиренево-зелёным и из него со смехом, довольные и счастливые, стали вываливаться прямо рядом с ним все обитатели замка, что были в гостях.

— Вова, привет! Как детки-конфетки? — увидев его, тут же спросила леди Йена. И у него кольнуло внутри. Забота… Даже в гостях думает о них.

— Ничего, нормально, — сдержанно ответил он, — почитал им муми-троллей, потом меня сюда выгнал этот, гувернёр их.

— Отлично! Пойдёшь с нами кофе пить?

— На ночь? Вроде, нельзя…

— А мы с молоком, — подмигнула Енка, — пошли на кухню. У нас там посиделки часто бывают. Да и торт точно ещё остался!

К ним, когда они уже уселись на кухне, стали спускаться все обитатели замка, вплоть до Сэма. Треик уже дрых без задних ног, мечтая во сне о Лизбет, которая уехала на выходные домой.

Посиделки оказались вещью очень весёлой, Вовка даже не ожидал, что графья и бароны могут отдыхать так… скажем, по-человечески. Никакого чванства не наблюдалось, как в их гостиных, дома, хотя уж там-то точно ни одного графа не было и в помине. Взрывы смеха то и дело раздавались то там, то там и его вовлекали во всю эту тусню и болтовню. Спрашивали, как он тут проводил время с близнецами, и Вова в подробностях и красках поведал, что его учили прыгать на скакалке и играть в классики, как носились в саду между деревьями. А потом читали весь вечер. Граф Петрус повернулся к леди Йене:

— Ты обещала научить своей азбуке!

— Но, граф! Вы же сказали, что с магией можете всё!

— Увы, не получилось. Очень загадочные письмена у вас, — кинул на неё хитрый взгляд.

— Я поняла всё про вас, граф Петрус Льёнанес! — погрозила ему пальцем его леди.

Немного пообсуждали завтрашнее мероприятие, опять похихикали:

— А вот интересно, как мы летать будем. Я и в самолётах боюсь, а тут добровольно взмыть в небеса? — Енка покачала головой. — Жаль, памперсов не прихватила.

Гринг захохотал так, что задребезжала посуда на стенке, за ним и Томка, подружка её, вместе с остальными.

— На драконов ещё их не придумали, дорогая, — похлопал он её по руке.

И так, смеясь, все разошлись по своим комнатам. Вову забрал с собой Сэм:

— Пойдём, я покажу твою комнату.

Вова удобно устроился на, как везде здесь, большой кровати, и, уже засыпая, вспомнил, что снова забыл отдать это хренов поясок. — “Выкину… завтра…” — засыпая, подумал он.

Вскоре замок затих… До утра.

Утро, несмотря на то, что все накануне легли поздно, началось рано. А кто виноват? Никто. Поэтому Сэм немилосердно будил всех, стуча громко в двери. Самыми первыми встали, конечно, дети. И они же разбудили папу с Енкой, ворвавшись, как всегда, к ним в спальню.

— Папа! Опоздаем!

— Уже утро! Вставайте! — вопили они на все лады, а кехличка летала под потолком и орала не менее внушительно:

— К-к-к-хек! Кех-к-к-к!

Замок просыпался, народ, умывшись, выползал из комнат и тащился в малую трапезную. Предусмотрительный Сэм Бэрримор уже приказал накрыть стол лёгким завтраком и наряду с традиционными напитками был заварен и кофе в двух винных кувшинах с крышками. Куда его налить, чтобы он сразу не остыл, дворецкий не придумал. Но сонные друзья были не против, сразу выпили оба кувшина, смели нехитрый завтрак и пошли одеваться, собираться. Время было пять утра.

Подружки одевались, разумеется, отдельно от мужчин. Енку раздели догола и напялили сверху хламиду светло-золотистого или просто песочного цвета. Она сердилась и бубнила уже минут двадцать:

— Почему ничего нельзя под низ? Что за извращение??? Я чувствую себя, как… как… В общем, плохо я себя чувствую. Фуууу!

Но те, кого прислали из Храма, были очень настойчивы и вежлив-спокойны:

— Так положено, так надо, не переживайте, никто об этом не узнает.

Люсьена вздохнула и пошла к зеркалу. Сегодня в её спальне (бывшей) зеркал было много: ради такого случая им притащили четыре штуки. Вот около двух она и вертелась. Увидела вдруг, что капюшон прозрачный и большой.

— А не свалится он с головы? Или я его и надевать не буду?

— Наденете, леди, не свалится. Сейчас его прикрепим вот этими зажимами.

Зажимы были под цвет хламиды, и, практически, незаметны.

Тому тоже наряжали. Другие женщины и тоже из Храма. Платье ей очень понравилось, нежные, пастельные тона от сиреневого, до светло травяного первых, весенних ростков, но непонятны были узкие овальные вырезы на спине, из которых торчали лопатки. Она тоже возмущалась:

— Такое красивое платье, испортили же этими дырками!

Женщины мягко улыбались и кивали успокоительно:

— Не переживайте, всё будет в порядке. Вуаль длинная, на время прикроет их.

Причёску сделали тоже только одной Томе. Накрутили локоны и… всё. Но на голове пристроили ободок, явно, не дешёвый, и к нему палантин, развевающийся сзади при ходьбе.

Называть её новым именем никто не торопился, только родители и выговаривали — Тасмариэль. Енка сказала, что привыкать будет не меньше года. Остальные обещали “подтянуться” побыстрее, так как более привычные к таким вывертам языка. Детей тоже нарядили в красивые наряды, похожие на те, что надели взрослые, то есть, разлетайки. Лониэлле тоже сделали локоны, как и у Томы. Ена ворчала ходила, что её совсем не нарядили, прям, никак:

— Ни платья тебе, ни причёски толком.

Но Элька, добрая душа, её успокоила:

— Мам, зато вы поженитесь уже. Скорей бы! — и она, ухватив её за руку, запрыгала на одной ножке. Мэйнард, заглянувший к ним и вошедший с разрешения всех леди, если что, очень важничал, надвинув капюшон на голову. Он ходил, подняв плечи, со значением, шевелил бровями и “делал” суровый взгляд. Томка подошла к подружке и на ухо спросила:

— Ен, глянь, мои уши уже выросли?

Енка засмеялась, но уши пощупала под локонами: