три года супружества, а жены – на четвертом-пятом году. По количеству внебрачных связей неверные мужья делятся на три примерно равные группы, из которых первая имеет одну-двух, вторая – от трех до пяти и третья – шестерых и больше любовниц. Неверные жены более умеренны: четыре пятых из них имеют одного-двух и только 8 % – от трех до пяти любовников. Хотя наличие внебрачных связей в какой-то мере зависит от общей удовлетворенности браком, оно не обязательно вытекает из сексуальной неудовлетворенности: 49 % мужей и 21 % жен, браки которых, по их самооценке, были вполне удовлетворительны, тем не менее имели внебрачные связи. О том же говорят и данные С. И. Голода: даже в самых благополучных браках четверть жен имели внебрачные связи, в неудовлетворительных же браках их доля повышается до двух третей. Чаще всего параллельные связи или романы оправдывают сексуальной неудовлетворенностью в браке:

«О семейном сексе вспоминать грустно и обидно. Теперь ясно вижу, что от полового акта какое-то удовольствие получал только я, а жены только исполняли свой супружеский долг» (мужчина 64 лет).

«А говорить, что это плохо? Ну, тут даже в таких категориях нельзя выражаться, потому что тут никто ни прав, ни виноват, влюбился человек, ну что поделаешь…» (женщина 34 лет).

«Через пять лет после нашего замужества. встретила человека, в которого страстно влюбилась. Человека уже достаточно опытного. Он был ровесником моего мужа, но он в своей жизни перебрал, наверное, много женщин и прекрасно понимал, как строятся отношения. Это была настоящая любовь, страсть. И он был в этой страсти ненасытен. И я поняла что [это] такое» (женщина 46 лет).

«Жена есть жена. Она не позволяла фантазировать. ничего особенного, все это было деревенским образом. А с ней (с любовницей) каждый день все новое. Если человек просто исполняет свои обязанности, то это житье плохое. А когда человек горит и отдает себя всей душой, тогда жизнь приятна. если остыли друг к другу, то надо иметь того, кто тебе мог бы помочь в жизни…» (мужчина 63 лет) (Темкина, 2008).

Россия и Европа

Итак, что же мы узнали?

Несмотря на фрагментарность и недостаточность научных данных, кажется бесспорным, что в 1970–1990 гг. в России произошли радикальные сдвиги, аналогичные западной сексуальной революции. В советское время она происходила «под ковром», а в 1990-е годы стала открытой. Направление этой революции в основном то же, что и на Западе. Это:

– снижение возраста сексуального дебюта;

– эмансипация сексуального поведения от брачного и репродуктивного;

– реабилитация сексуального удовольствия;

– социальное и моральное принятие добрачной сексуальности;

– ослабление «двойного стандарта»;

– признание сексуальной удовлетворенности одним из главных факторов удовлетворенности браком и его прочности;

– ресексуализация женщин, резкое уменьшение поведенческих и мотивационных различий между мужчинами и женщинами в возрасте сексуального дебюта, числе сексуальных партнеров, проявлении сексуальной инициативы, отношении к эротике и т. д.;

– сужение сферы запретного в культуре и рост общественного интереса к эротике;

– плюрализация сексуальных сценариев;

– рост терпимости к необычным, вариантным и девиантным формам сексуальности, особенно гомосексуальности;

– увеличение разрыва между поколениями в сексуальных установках, ценностях и поведении.

Но хотя общее направление и главные тенденции развития российской сексуальной культуры во второй половине XX в. – те же, что и на Западе, между ними есть существенные различия, подмеченные Анной Роткирх (Роткирх, 2002).

Во-первых, в России эти процессы происходили со значительным отставанием во времени. При сравнении Петербурга и Финляндии разница составляет в среднем 10–15 лет. Например, у финских женщин значительное увеличение числа сексуальных партнеров приходится на когорту 1946–1950 гг. рождения, а у ленинградок – на поколение 1956–1960 гг. Разница в наличии опыта мастурбации и орального секса между финнами и петербуржцами составляет около 15 лет. По целому ряду параметров сексуальное поведение и установки петербуржцев 1996 г. были больше похожи на финскую сексуальную культуру 1971-го, нежели 1992 года.

Во-вторых, в российской и в европейской (например, финляндской) сексуальной революции наблюдается разное соотношение поведенческих и идеологических, дискурсивных компонентов. В демократической Финляндии, как и вообще на Западе, сдвигам в сексуальном поведении уже в 1960-е годы предшествовали публичные споры и дискуссии, так что «публичная идеология сексуальности изменилась раньше, чем сексуальная практика» (Роткирх, 2002. С. 171). В авторитарном Советском Союзе, наоборот, сначала произошли поведенческие сдвиги «под ковром» и только десять лет спустя, с появлением гласности, последовало их публичное признание. В конце 1970-х годов многие россияне жили так, как если бы сексуальная революция уже произошла, но ее артикуляция, прежде всего – публичная (в средствах массовой информации), а отчасти и приватная (между сексуальными партнерами) началась позже. «Сексуальные практики изменились значительно раньше, чем публичная идеология сексуальности, которая изменяется только сейчас» (там же).

В-третьих, в России гораздо более живуч, чем на Западе, двойной стандарт и связанные с ним идеологические и поведенческие различия. Хотя тенденция к выравниванию гендерных различий в сфере сексуальных ценностей и поведения существует и в России, она выражена здесь значительно слабее, чем на Западе, особенно по сравнению со Скандинавскими странами (Haavio-Mannila, Kontula, 2003). Почти по всем нормативным установкам (возраст сексуального дебюта, добрачные и внебрачные связи, число партнеров, проявление инициативы в сексуальных отношениях и т. п.) россияне исповедуют двойной стандарт, и соответствующие различия проявляются в их сексуальном поведении. По всем этим вопросам молодежь либеральнее старших поколений, тем не менее многие женщины искренне принимают традиционные – мужские! – правила сексуальной игры, считая их «естественными» законами природы или Бога, а другие вынуждены притворяться.

Характерный пример – так называемое притворное сопротивление, когда женщина хочет вступить в сексуальную связь, но не смеет в этом признаться. Такое поведение, в основе которого лежат очень древние нормы, бытует практически везде, но в России, где традиционные гендерные стереотипы сильнее, оно встречается чаще, чем на Западе. На вопрос, случалось им когда-нибудь сказать «нет», «хотя они сами намеревались и хотели вступить в сексуальные отношения», утвердительно ответили 59 % опрошенных студенток Владимирского политехнического института – по сравнению с 38 % американок и 37 % японок; при этом 30 % россиянок поступали так дважды или трижды, а 12 % – больше четырех раз (Sprecher, Hatfield, Cortese, et al., 1994).

Есть старый советский анекдот:

– Какая разница между девушкой и дипломатом?

– Если дипломат говорит «да», это значит «может быть», если он говорит «может быть» – это значит «нет», если он говорит «нет», это не дипломат. Если девушка говорит «нет», это значит «может быть», если она говорит «может быть», это значит «да», если она говорит «да» – это не девушка.

Этот анекдот справедлив и верен и сегодня. Но если применить к двойному стандарту общую логику развития российской сексуальной культуры – сначала изменяется поведение, и только много времени спустя это начинают признавать, – можно предположить, что «ненормативное» сексуальное