По таким же лекалам прошло (вначале в руководстве российской партии, а затем и в Президиуме ИККИ) обсуждение германских событий — поражение Радека и Троцкого было предопределено соотношением сил в Политбюро, где сталинско-зиновьевская фракция обладала подавляющим большинством[794]. Накануне решающего заседания, состоявшегося 1 и 2 января 1924 года, Председатель Коминтерна вызвал членов немецкой делегации, которые должны были принять в нем участие, и заявил им без обиняков: тот, кто поддержит «меньшевистский проект» Радека и Троцкого, проголосует «против 98 % российской партии и должен себе отдавать отчет в том, что будет означать для него лично такая позиция»[795]. Хотя немцы, представлявшие умеренное и правое крыло Правления, и не решились на подобный шаг, судьба этих фракций в КПГ была предрешена.

3.12. Последний взлет — Пятый конгресс

Смерть Ленина стала тяжелым ударом для нашего героя, который на всех партийных и государственных постах привык быть «вторым номером», находящимся под надежной защитой лидера. В своих статьях и некрологах Зиновьев неизменно подчеркивал невосполнимость понесенной утраты и открытость будущего, что контрастировало с ортодоксальным пониманием «железных законов истории», которые всегда и всюду пробьют себе дорогу.

Тело вождя еще не было погребено, когда продолживший свою дипломатическую карьеру Иоффе, только что вернувшийся из Китая, попытался примирить своих партийных покровителей, предложив им забыть осенние разногласия и сделать фантастический ход, который решил бы проблему ленинского наследства: «Я полагаю, что было бы весьма рискованным и неудачным пытаться заменить Ленина одним лицом и что поэтому необходимо теперь создать не [пост] председателя Совнаркома, а президиум. Хотя по-прежнему все важные вопросы будут решаться не в Совнаркоме, а в Политбюро, — это — необходимо для народа и для заграницы, прежде всего, чтобы сразу же дать понять, что Ленина и не пытаются заменить. Единственной возможной комбинацией такого президиума была бы: Троцкий, Зиновьев, Каменев. Она имеет только тот минус, что все три евреи, но она единственно возможная»[796].

С доводами главного редактора «Правды» согласились все члены Политбюро: «Признать, что объяснения Бухарина удовлетворят самые прихотливые вкусы»

Записка Н. И. Бухарина И. В. Сталину

29 февраля 1924

[РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 71. Л. 53]

Н. И. Бухарин разъясняет по пунктам все обвинения, которые выдвинул против «Правды» Г. Е. Зиновьев: «Отнюдь не для оправдания, а для информации»

Записка Н. И. Бухарина Г. Е. Зиновьеву

Не ранее 29 февраля 1924

[РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 71. Л. 55–55 об.]

Следует отдать должное интеллектуальному напору Иоффе, который и в отношениях со своим начальством избегал служебной иерархии. Ради того, чтобы отодвинуть в тень Сталина, как ему казалось, были хороши любые средства. Правда, оставался вопрос о том, на кого Зиновьев бросит Коминтерн, но Иоффе, прекрасно знакомого с реальным соотношением сил в этой организации, это не очень волновало: «Если бы даже Вам в этом случае пришлось перестать быть Предкоминтерна, то и тогда это необходимо было бы сделать; Вы могли бы остаться фактическим председателем Коминтерна, а юридически была бы хоть Клара Цеткин. Впрочем, я лично полагаю, что в нынешнее время это вовсе не нужно, и Вы спокойно могли бы совмещать обе должности»[797]. В чем был прав автор письма, так это в том, что между «фактическим» и «юридическим» состоянием дел в Исполкоме Коминтерна пролегла огромная пропасть.

После смерти Ленина и без того беспримерная подозрительность Зиновьева буквально удвоилась. Прошедший год, с одной стороны, сплотил противников Троцкого, образовавших «семерку», которая проводила фракционные совещания до заседаний Политбюро. С другой — он показал, что НЭП не является панацеей и достаточной гарантией экономического подъема страны, и его противоречия («ножницы цен», социальное неравенство) имеют тенденцию к нарастанию. Наконец, на 1923 год пришлись поражения партий Коминтерна в Болгарии и Германии, которые проходили по ведомству нашего героя. Не прошло и месяца со дня смерти Ленина, как Зиновьев устроил настоящую атаку на редакцию «Правды», регистрируя все случаи, когда та не помещала на страницах газеты его статьи и выступления. Главный редактор Бухарин отреагировал в характерном для себя беззаботно-примирительном тоне, разобрав по пунктам все обвинения и не найдя в них политического подтекста[798].

Однако Зиновьев не унимался. Отодвинув на второй план коминтерновские дела, он занялся выстраиванием оборонительных укреплений против сталинского единовластия. В августе он писал Каменеву, что собирает «точные цитаты из Старика, на 100 % подтверждающие нас» по вопросу о диктатуре[799]. Его секретариат скрупулезно подмечал все недостатки статей и резолюций, подписанных генсеком. Позже Зиновьев представлял себя провидцем, первым разглядевшим диктаторские замашки Сталина. В проекте открытого письма, адресованного ЦК КПГ (сентябрь 1926 года), он упоминал свою статью, которая появилась в «Правде» 23 августа 1924 года без подписи, поскольку была одобрена «ядром Центрального комитета» и «направлена против Сталина»[800]. Речь в ней шла о соотношении диктатуры класса и его партии, в промежутках между обширными цитатами из работ и выступлений Ленина в статье делались лишь прозрачные намеки на необходимость разделения компетенций партийных комитетов и советских органов управления.

Имя Сталина в статье вообще не упоминалось, в ней говорилось лишь о том, что «всякое „увлечение партийностью“, неправильное отношение к органам советов, нелепое „тыканье“ диктатурой партии наносят ущерб и партии, и классу в целом»[801]. При всем желании здесь нельзя было увидеть той теории бонапартистского перерождения диктатуры большевиков, которую гораздо позже (и на другом историческом материале) построит Троцкий. В данном случае Зиновьев оставался верным ленинцем, сочиняя прошлое и подчиняя его прагматическим задачам внутрипартийной борьбы.

Сложно складывались его отношения с наркомом иностранных дел Чичериным, которые имели в своей основе конфликт двух ведомств, проявившийся уже на рубеже 1920-х годов. В то время как Коминтерн подчинял национальные интересы СССР идеалам мировой революции, Наркоминдел как раз эти интересы отстаивал, а значит — тормозил интернационалистские посылы внешней политики. Чичерин неоднократно жаловался на то, что структуры ИККИ не делятся с ним информацией о положении в зарубежных странах, просил держать его наркомат в курсе дел, «а то абсолютная оторванность!»[802] Глава Коминтерна не оставался в долгу, постоянно требуя от НКИД присылки материалов о международном положении[803]. Нарком просматривал выступления Зиновьева перед закрытыми партийными собраниями, вычеркивая из них те пассажи, которые с его точки зрения могли бы навредить интересам советской страны. Так, из проекта доклада на Шестом пленуме ИККИ Чичерин предложил вычеркнуть слова, что она является «главой