по возможности таких зиновьевских «экспертов», как Бела Кун или Август Клейне. Заручившись поддержкой вождя, Зиновьеву удалось убрать Леви с поста председателя КПГ, однако это являлось для него слишком слабой сатисфакцией. Речь шла о том, чтобы до основания вычистить «авгиевы конюшни» социал-реформизма, а затем буквально с нуля создать новую компартию по образу и подобию большевистской. Обвинение брандлеровского руководства КПГ в «капитулянтстве» и трусости в тот момент, когда, по мнению Москвы, Германия находилась всего в нескольких шагах от собственного Октября, создавало для столь радикальной чистки оптимальные условия.

Сделав ставку на группу «левых» из Берлинской организации партии, которую возглавляли Фишер и Маслов, Зиновьев был уверен, что новые, молодые и неопытные лидеры КПГ будут свой каждый шаг сверять с директивами ИККИ. Он жестоко ошибся. «Левые» потому и считали себя «левыми», что не желали встраиваться в механизмы внутрипартийной дисциплины, неважно социалистического или большевистского образца. Уже в феврале 1924 года в Москву стали приходить сигналы о том, что новый состав Правления КПГ проводит собственную политику, не обращая внимания на данные обещания. Так, «левые» выступили за созыв всегерманского рабочего конгресса, рассчитывая на то, что он приведет к окончательному расколу профсоюзного движения в стране. Эта инициатива была категорически отвергнута в ИККИ, но не снята с повестки дня в Берлине.

На словах Зиновьев выступал за то, чтобы инициированная им смена руководства КПГ не обернулась тотальной чисткой партии от «спартаковцев». На деле все выглядело совершенно иначе. Тальгеймер, обращаясь к Председателю ИККИ, уверял, что против последних организована настоящая травля, их безосновательно обвиняют в образовании «правой фракции»: «Наоборот, мы считаем, что в интересах оздоровления партии фракционность должна быть как можно скорее ликвидирована. Если все же эта, почти бешеная травля, направленная против Брандлера и нас двоих, будет иметь успех, то новые потрясения для партии станут неизбежными»[825].

Зиновьев был вынужден написать в Берлин: попытки исключения трех бывших лидеров «встретят мое решительнейшее и энергичнейшее сопротивление. Более того, эти попытки были бы преступлением против партии и Интернационала»[826]. В конце концов он посчитал за лучшее оставить Брандлера и Тальгеймера на незначительных должностях в своем московском аппарате. В течение почти пяти лет они боролись за право вернуться на родину, а вернувшись, образовали оппозиционную коммунистическую партию, так что слова о «новых потрясениях» оказались вполне пророческими[827].

На протяжении марта 1924 года Президиум Исполкома направлял немцам настоятельные просьбы прибыть в Москву для выяснения отношений, но те хладнокровно их игнорировали. Для того чтобы «додавить» непокорных, в Берлин отправился Пятницкий, распоряжавшийся финансовыми ресурсами Коминтерна. Опытный аппаратчик сразу увидел реальную расстановку сил: «Настроение на местах, насколько я узнал от товарищей, погромно-левое». Фишер и Маслов «боятся ехать в Москву, чтобы им там не навязали решений, с которыми они принципиально не согласны… У меня получилось такое впечатление, что левые товарищи подготовляют своих сторонников к борьбе против ИККИ»[828]. Ему вторила Елена Стасова, пользовавшаяся в партии непререкаемым авторитетом: «Вчерашнее заседание заставило меня еще больше почувствовать, что мы стоим перед внутрипартийными вопросами, которые чреваты весьма серьезными последствиями для Коминтерна»[829].

Мнение двух подпольщиков с многолетним опытом работы Зиновьев игнорировать не мог, а потому решил спустить разраставшийся конфликт на тормозах. Вначале он попытался сыграть роль доброго начальника («Приложите все усилия, чтобы мирным путем разрешить конфликт»[830]), а затем пошел на попятную в вопросе о вызове немцев в Москву. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе — в конце марта 1924 года в Германию была направлена внушительная делегация высших функционеров РКП(б)[831]. Председатель ИККИ (он сам хотел поехать в Берлин, но не получил на это разрешения Политбюро[832]) вернулся к тактике мягких увещеваний, пытаясь вернуть «левых» на путь истинный: похоже, у вас создалось впечатление, «будто мы колеблемся разделить с вами ответственность за новое руководство Германской компартии, или что мы оказываем вам недостаточное доверие, или что мы рядимся в тогу каких-то непогрешимых учителей, которые подвергают строгому экзамену новичков. Все это вздор». Мы гарантируем вам полную поддержку, поскольку знаем, «как велики трудности, и поэтому вовсе не склонны придираться к мелочам и небольшим ошибкам»[833].

Зиновьев заканчивал свое письмо скрытой угрозой, напоминая о том, кому Маслов должен быть благодарен за свое столь быстрое возвышение и кто в Москве остается его главным противником: «Здесь все с нетерпением ожидают решений вашего съезда. Ваши противники, как Радек и Ко., несомненно ждут, чтобы вы сделали какие-нибудь серьезные ошибки, и тогда они смогут взять реванш прежде всего перед общественным мнением русских коммунистов»[834]. Несмотря на всю патетику письма, для «левых» оно выглядело как карт-бланш, которым те беззастенчиво воспользовались в своих целях, выкорчевав из партийного аппарата всех представителей старого руководства.

Такой же индульгенцией выглядела и статья Зиновьева, которую «на крайний случай» получили члены делегации ИККИ, отправлявшиеся на Франкфуртский съезд КПГ (он состоялся 7–10 апреля 1924 года). В ней говорилось о том, что победа «левых» не была простым успехом одной из фракций. Она «отражает возросшую активность коммунистического авангарда и сочувствующих революции элементов рабочего класса, их стремление к действительно революционной борьбе, их ненависть к правым и „левым“ социал-демократам, их пресыщенность тактикой выжидания, их справедливое озлобление по поводу громадных ошибок, совершенных группой Брандлера в октябре и их искреннее желание стать настоящей большевистской партией»[835].

В статье перечислялись и ошибки группы Фишер — Маслова: отрицание необходимости единого фронта, попытка построить партию на основе идей Розы Люксембург, а не ленинской модели. Вопреки критическому состоянию партии после поражения осени 1923 года Зиновьев ориентировал КПГ на то, чтобы «как можно больше приблизить революционную развязку», заодно соглашаясь с тезисом левых о «необходимости применения тактики единого фронта только снизу и отказе от переговоров с официальными вождями социал-демократии»[836].

Его призыв наладить «дружную работу», не игнорировать инакомыслящих членов Правления партии повис в воздухе: «Фракционная борьба заканчивается. Болезни „левизны“ излечиваются. Революционной фразе, левому „визгу“, левому „ребячеству“ объявляется решительная война… Никакой фракционной дипломатии. Настоящая серьезная пролетарская дисциплина по отношению к Коминтерну»[837]. В противном случае последний объявит «левым» решительную войну, в которой у тех не будет никаких шансов на успех.

Франкфуртский съезд КПГ утвердил новый состав руководящих органов партии, в которых «левые» получили доминирующие позиции, но не разрешил внутрипартийный кризис. Делегация из Москвы прибегла к крайним мерам, чтобы обеспечить принятие согласованных в ИККИ резолюций, и добилась своего[838]. Однако, подводя