мира пролетарской революции», поскольку «эти слова слишком идут навстречу привычной кампании наших врагов, ратующих в пользу изоляции СССР или единого фронта против него»[804].

В год 5-летия Коминтерна еще можно было шутить над его основателями

Обложка журнала «Смехач». 1924. № 3

[Из открытых источников]

Соперничество двух ведомств продолжалось и все последующие годы. В своем политическом завещании, написанном в 1929 году, Чичерин назвал Коминтерн «первым из наших внутренних врагов». «Особенно вредными и опасными были коминтерновские выступления наших руководящих товарищей и всякое обнаружение контактов между аппаратом и компартиями. В 1928 г. был поставлен вопрос об удалении иностранных коммунистов из наших полпредств, торгпредств, разных экономических учреждений, банков и представительств ТАСС. Действительно, если крупным участником крупного коммунистического выступления оказывался портье нашего банка, поднимался общий крик о нашей виновности. Были установлены разные степени строгости для разных стран». Для предотвращения подобных случаев была образована специальная комиссия, которая пришла к неутешительным результатам. «Выяснилось, что в Турции вся компартия служила в наших учреждениях; для Турции была установлена максимальная строгость в избегании контакта. В Берлине весь актив партии сидел в наших учреждениях; это была форма финансирования партии»[805].

Чувствуя, что акции Коминтерна неуклонно падают, Зиновьев попытался привлечь к нему внимание, использовав 5-летний юбилей международной организации коммунистов. Но его и тут обогнали конкуренты, выпустившие к этой дате сборники собственных статей и выступлений[806]. Председатель ИККИ сосредоточил свои усилия на подготовке и проведении мероприятия, где его приоритет был неоспорим — речь идет о Пятом конгрессе Коминтерна. Это был первый конгресс, на котором не было Ленина, и последний — в политической карьере самого Зиновьева. Решение о его созыве было принято 5 апреля, сам конгресс проходил в Москве с 17 июня по 8 июля 1924 года.

В отчетном докладе лидер Коминтерна не предложил заметных теоретических новаций, воспроизведя на примерах отдельных стран устоявшуюся схему: налицо объективная «перезрелость» капитализма, но пока хромает субъективный фактор — за границей все еще нет настоящих революционных партий, которые можно было бы поставить в один ряд с РКП(б). Отсюда выводился курс на «большевизацию» существующих компартий, что означало «перенесение в наши секции того, что в русском большевизме было и есть международного общезначимого»[807]. Эта туманная формулировка включала в себя жесткую централизацию на всех уровнях партийной иерархии, создание коммунистических ячеек на предприятиях, проведение подпольной работы в армиях буржуазных стран, повышенное внимание аграрному вопросу и многое другое. Все это было изложено на бюрократическом новоязе и плохо сочеталось с романтикой мировой революции, которая сопровождала рождение Коминтерна.

Позже Троцкий даст нелицеприятную оценку тому, во что превратилась эта международная организация без Ленина, который до конца своей жизни боролся против «бюрократического вырождения централизма». Будет назван и виновник этого процесса: «Во главе V конгресса не только формально, но и по существу стояла группа Зиновьева. Именно эта группа придала основной тон работам V конгресса против так называемого троцкизма». В результате «идеологией Коминтерна ныне не руководят, а распоряжаются. Теория из орудия познания и предвидения превратилась в техническое орудие управления»[808].

В данном случае Троцкий был явно неправ — сам он не выступал на конгрессе только потому, что не хотел давать повода своим конкурентам в Политбюро для новых нападок[809]. Что касается деградации теоретического уровня дискуссий, то здесь Пятый мало чем отличался от череды своих предшественников. Даже признание «временной и частичной» стабилизации капитализма было не более чем запоздалым признанием очевидного факта, который находил свое отражение и в цифрах экономического роста, и в потере влияния самих коммунистических партий.

В резолюциях конгресса шла речь о том, что одним из проявлений стабилизации стала «демократически-пацифистская полоса» в сфере международных отношений. Однако и этот реалистичный тезис сопровождался многочисленными оговорками: эта полоса «не только не привела и не может привести к сокращению вооружений, но напротив, рост вооружений бешеным темпом продолжается. Интриги тайной дипломатии процветают больше, чем когда бы то ни было. Каждая демократия с большей или меньшей откровенностью вооружается для непримиримого империалистического столкновения с другой „дружеской демократией“»[810].

Революционная развязка может наступить в любой момент (и она представлялась неизбежной при развязывании новой империалистической войны), а может затянуться на долгую перспективу. Лозунг рабоче-крестьянского правительства был дан в его зиновьевской трактовке, что вызвало аплодисменты «левых», как синоним диктатуры пролетариата. То же произошло и с оценками фашизма — решения конгресса подчеркивали, что социалисты не могут быть нашими союзниками в борьбе с праворадикальной угрозой, ибо «фашизм и социал-демократия составляют два острия одного и того же оружия диктатуры буржуазии». В лагерь фашизма были занесены любые политические силы, которые считались антикоммунистическими: «При все более прогрессирующем распаде буржуазного общества все буржуазные партии, и особенно социал-демократия, принимают более или менее фашистский характер, прибегая к фашистским методам борьбы с пролетариатом»[811].

При этом коммунистам рекомендовалось взять на вооружение те же методы, которые использовали фашисты: захват складов с оружием и создание вооруженных дружин, а также не конкретизированные «массовые репрессии» в ответ на акты террора крайне правых. О союзниках коммунистов в этой борьбе ничего не говорилось. Таким образом, политика компартий (как бы ни слабы они были на национальной политической сцене), внешне заостренная против правых радикалов, на самом деле была политикой маргиналов, закрывших в отчаянии глаза и наносивших хаотичные удары против истинных и мнимых противников. Голоса иностранных членов ИККИ, которые предупреждали, что при таком подходе «мы рискуем повторить во Франции ошибку, совершенную нашей коммунистической партией в Италии при возникновении и развитии фашистского движения», попросту не были услышаны[812].

К сожалению, часто наши знания о том или ином историческом событии, в том числе и имевшем место в прошедшем веке, опираются только на официальные документы. Это характерно для коминтерновской истории, которая несла на себе черты секретности, сопровождавшей подпольную работу революционных движений и антиправительственных заговорщиков. Но не бывает правил без исключений — в архиве Коминтерна сохранилось пространное письмо Йозефа Айзенбергера, сотрудника представительства КПГ при ИККИ, принимавшего участие в работе Пятого конгресса. Автор являлся сторонником отправленных в отставку Брандлера и Тальгеймера, что придавало его оценкам критическую направленность и обеспечило историческую ценность нашего источника. Само письмо отложилось в фонде переписки Зиновьева с деятелями международного коммунистического движения — либо оно было перехвачено, либо передано ему одним из доброхотов из нового состава ЦК КПГ. Так или иначе, Председатель Коминтерна был в курсе данных ему нелицеприятных характеристик.

Вопрос о