Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Разве это не так?
Сергей понимал, что он должен что-то ей ответить. Еще пять минут назад к сердцу подступила такая невыносимая тоска, что ему захотелось сбежать из ресторана, но поскольку он остался, то сейчас нужно сказать ей какие-то слова, чтобы не обидеть эту милую, хорошую девочку, которая отныне – его жена.
– Мне хорошо с тобой, – через силу произнес он.
– Это не любовь, мой милый.
– Любовь… – протянул Сергей с нежданной для самого себя болью. – Любовь может и уйти – если она была.
– Моя не уйдет, – прошептала Алена чуть слышно.
Сергей прижался губами к ее рыжей макушке. Вероятно, еще только предстоит осознать, насколько ему повезло с этой девушкой, и именно она – его счастливый билет. Может быть, ему следует поблагодарить судьбу за то, что она забеременела. А то ведь никогда бы больше не подошла сама к нему, и это душевное тепло прошло бы мимо. Только почему ему так невыразимо тяжко – хоть в петлю лезь?
– Я сделаю все, чтобы ты была счастлива со мною, – сказал он.
– Спасибо тебе… – она попыталась улыбнуться. – Слава Богу, ты не стал уверять, что любишь меня.
– Я не знаю, что есть любовь, – солгал он и мысленно отшвырнул от себя Катрин. – Мне хорошо с тобой. Может, этого мне хватит для счастья?
«Может быть, он забудет со мной эту женщину… – с отчаянной надеждой думала Алена. – Я хочу, чтобы он был счастлив. Господи, пусть только он будет счастлив, – взмолилась она про себя. – Я так люблю его! Пусть он попытается забыть ее, Господи…»
Анна грустно наблюдала за обнявшейся в танце парой. Со стороны казалось, что они так любят друг друга… Бедная Алена!
– Я хочу пригласить Жики на ужин, – сказала она Антону. – Скоро мы закончим репетиции и надо будет выбрать день.
– Отлично, – кивнул Антон, – устроим большой прием. Давай позовем народ. Ей будет любопытно взглянуть на наш паноптикум.
– Ты сдурел? – Анна задохнулась. – Ты хочешь посвятить ее в наши кошмарные дела?
– Да нет, – усмехнулся Антон, – всего лишь развлечь твою престарелую подружку. Как там у вас все продвигается, кстати?
– Спасибо, что спросил, – фыркнула Анна, – а то я думала, тебе неинтересно.
– Интересно, милая, – он обнял ее, – мне интересно все, что ты делаешь. Но ты как-то отдалилась от меня с этим танго. Я тебя совсем не вижу.
– Скоро все закончится, – Анна погладила его по щеке, – Жики уедет, мы с Борисом слетаем в Буэнос-Айрес, закончится эта мучительная жара…
– Да, скоро все закончится, – с мукой выдавил из себя Антон, понимая, что ничего не закончится ни через месяц, ни через год – никогда…
Виктор бился, обливаясь потом, над сравнительным анализом результатов вскрытия Стрельниковой и Вешняковой и пытался, еле шевеля расплавленными мозгами, воспроизвести картину убийств, мысленно подставляя на место убийцы по очереди Булгакова, Кортеса, Ланского, Рыкова. И каждый раз выходила ерунда. Все сходилось – или же почти все – только тогда, когда место садиста занимал Андрей Орлов. И все же, все же…
Тут дверь распахнулась настежь, и в кабинет влетел взъерошенный Зимин. С трудом переводя дыхание, он выпалил:
– Шалвыч ранен. В него стреляли полчаса назад. Поехали. Ему очень плохо.
Виктор устало смотрел мимо него:
– Что ты плетешь? Совсем от жары свихнулся?
– Идиот! – заорал Зимин. – Притомились все ломать эту комедию! Тебе надо срочно ехать в Склиф!
В сознание Виктора медленно прорывалось то, что ему говорил Зимин. Слова доносились, как сквозь ватное одеяло, приглушенно, тягуче, а смысл так вообще терялся. Он зачем-то открыл ящик стола и начал рыться в нем, то доставая, то убирая обратно какие-то бумаги и папки…
– Ты способен соображать? – Зимин схватил его за рукав и дернул. – Пошли быстро, я тебя отвезу!.. – и выволок его из кабинета.
По дороге он сбивчиво рассказывал застывшему от горя Глинскому, что произошло. Когда полковник Лежава садился в служебную машину, рядом остановился гелендваген и оттуда раздался выстрел – один, затем, спустя секунду, второй. Водитель полковника, быстро сориентировавшись, выхватил табельное оружие и уложил убийцу на месте. Он сам отвез Лежаву в Склиф и только оттуда позвонил в дежурную часть.
– Стрелявшего опознали, – подытожил Зимин. – Помнишь дело об убийстве банкира Шерстко? Полковнику предлагали крупную взятку, чтобы он помог прикрыть дело за отсутствием улик. Так вот, у киллера – документы на имя Константина Синцова, брата осужденного Алексея Синцова, того к вышке приговорили. А этот, значит, за брата решил отомстить.
– В каком он состоянии? – не слыша себя, спросил Виктор.
– Когда водитель звонил, он ничего толком сказать не успел. Будем надеяться…
Но Виктор знал, что такое прицельный выстрел в голову. Надежды мало – это он понимал. Ужас и отчаяние охватили его. Сигарета в руке задрожала и вырвалась, словно живая, из пальцев.
Он ворвался в отделение нейрохирургии бегом, на ходу натягивая на себя халат, который с трудом налезал на его широкие плечи.
– Идет операция, – сообщила им дежурная. – Туда вас не пустят, ждите здесь. Вы ему кто?
– Сын, – произнес Глинский и заплакал, как ребенок…
Ему только исполнилось пять лет, когда, произведя на свет мертвую девочку, умерла его мать.
Отец, тогда еще молодой капитан милиции, один из лучших на Петровке, романтично влюбленный в свою жену, помешался от горя. Равнодушный ко всему, что творилось вокруг, он с головой ушел в работу, а воспитанием Виктора занималась бабушка Медея, срочно вызванная из Тбилиси – молчаливая, суровая грузинка. Она отчаянно пыталась заменить маленькому Виктору и мать, и отца, но не больно-то у нее получалось, несмотря на всю жесткость ее характера.
К десяти годам Виктор совершенно отбился от рук. Однажды ей позвонили из детской комнаты милиции и сообщили, что ее внук задержан в компании старших подростков – они отнимали деньги у школьников. Медея кинулась в милицию и кое-как, с причитаниями и стенаниями, увела внука домой. Дождавшись Георгия с работы, в третьем часу ночи она устроила ему грандиозный скандал. «Пока ты ловишь там чужих, – кричала она, – твой собственный сын скоро станет преступником! Совесть у тебя есть?» Дома они говорили только по-грузински, и тогда ее слова прозвучали, как горестный плач… Совесть у Георгия Лежавы была.
Он занялся воспитанием сына незамедлительно. Для начала он основательно его выпорол. Но у Виктора в памяти осталось не ощущение обиды за ту порку, а, скорее, удивленный восторг от того, что отец наконец-то обратил на него внимание. Утирая слезы и шмыгая носом, он пообещал отцу завязать с подозрительной компанией. И слово сдержал. Больше ни разу Георгий не поднял на него руку, даже за серьезные проступки наказывая словом, а не ремнем.