царь за его дела, но хвалили и Жермена де Сталь, и Гете, и братья Гумбольдты – светочи европейского просвещения – за его статьи по древнегреческой литературе и археологии. Всем же русским литераторам первой трети XIX в. Уваров был, что крестный отец. 14 октября 1815 г. он, наряду с В. А. Жуковским, стал одним из шести основателей литературного общества «Арзамас». Вскоре с согласия Уварова и К° в общество будут приняты все те, кто прославит Золотой век русской словесности: А. С. Пушкин, П. А. Вяземский, К. Н. Батюшков, Д. В. Давыдов.

С. С. Уваров.

Художник В. А. Голике. 1833 г.

Опыт, ученость, ум, талант – все было при Уварове, когда он занимал должность министра просвещения, в то время как в другие времена в России багаж кандидатов на этот пост был порой очень легок и ограничивался одним исполнительским навыком. Этот весомый и разнообразный багаж и сделал Уварова тем, чем он был, человеком «очень непростым, зыбким, не ясным, не однозначным», как характеризует его российский историк А. А. Левандовский («Просвещенный хранитель». «Знание – сила», 2014, № 7).

В юности он был записным либералом; с возрастом, уже к 30 годам, сделался консерватором. Но то и другое не выглядело на нем взятыми напрокат масками, то и другое было разными сторонами его ума и души, коими он поворачивался к людям и обществу. Он был интеллектуал, сделавший карьеру, «человек очень просвещенный, причем не только читающий, знающий, еще и рассуждающий, думающий, рефлексирующий, что – редкость в те времена в высшей среде» (Левандовский). Кем он не был, так это карьеристом, делающим в нужный момент «глубокомысленную мину».

Уварову не было надобности казаться, он был достоин своего Олимпа, обретенного им на ниве русского просвещения. Он думал, размышлял, и задолго до наступления эпохи реформ он реформировал хотя бы одну область общества – систему образования. Она достигла при нем европейского уровня, а Московский университет стал одним из лучших в Европе. Лучшие же его выпускники, как и, например, Петербургского университета, получали право поехать на стажировку, за «учености плодами» — в знатный университетский край, в Германию. Заботился он и о низших ступенях образования – прежде всего о гимназиях. На них он не жалел средств, для них были составлены образцовые учебные планы. При нем в гимназиях стали изучать не только историю или древние языки, но и естественные науки. В школьной программе появились биология, ботаника, химия, физиология, физика.

Для государя же Николая I (1796–1855; годы правления: 1825–1855) Уваров приготовил то, в чем тот так нуждался после восстаний в Петербурге (1825) и Польше (1830–1831), омрачивших начало его правления. Уваров приготовил для него государственную идею – «православие, самодержавие и народность», сразу придавшую высший, провиденциальный смысл всей его деятельности во главе империи. Николай был поставлен Богом на царствование, чтобы среди безумного неверия сберечь православную веру, среди братоубийственных революций укрепить подлинный стержень государства, самодержавие, а в «вавилонском смешении» двунадесяти языков, угрожающем Святой Руси, взрастить и напитать народный дух. Следуя этой мудрой идее, царь мог строить богоизбранную монархию, и сам был теперь первым после Бога, предстателем Его на земле.

Формула Уварова оправдывала не только деятельность царя, но и само существование системы образования в России. Подавив мятежи 1825 и 1830–1831 гг., Николай I понимал, что им побеждены люди, идеи же, рассеянные ими, остались и вновь будут прорастать в других людях. Прежние деятели образования (при Александре I), насмешливо писал Уваров, «хотят просвещения безопасного, т. е. огня, который бы не жег» (из письма к барону Г. Ф. Штейну от 13.11.1813). Затея эта была безо всякого смысла, а потому Уваров нашел новому царю другой огонь, такой же жгучий, распаляющий, но увлекающий людей к другому. Согретые этим огнем души многих талантливых людей (включая Толстого и Достоевского) в последующие десятилетия постигали подлинный дух народа, истинный смысл христианства, вместо того чтобы разжигать огонь революции. Так что идейного творчества Уварова хватило на то, чтобы надолго удержать Россию на краю революционной пропасти, к которой она скатывалась, не дать ей рухнуть в бездну безбожия.

Деловитости же Уварова, ставшего министром просвещения в стране, где были только отдельные выдающиеся лица, хватило на то, чтобы создать в России, в разных ее городах, прослойку совестливой, думающей и трудолюбивой интеллигенции. Так родилось «русское чудо» второй половины XIX в. У его истоков стоял граф Уваров, заложивший его основу, – три мощные неколебимые ступени: «православие, самодержавие и народность». Когда из-за деятельности большевиков три эти ступени были расшатаны, вывернуты, рухнула и вся Россия. Провалилась в бездну – навстречу «зверю из бездны». «…Слиняла в два дня» (В. В. Розанов. «Апокалипсис нашего времени»).

Правительство все еще единственный европеец в России

1836 г.

В юности Пушкин был восхищен Чаадаевым. Недаром, желая украсить портрет своего героя, Онегина, он написал: «Второй Чадаев, мой Евгений» (1, XXV). И пусть это касалось лишь франтовства, любви к модной одежде, но и гвардейский офицер Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856) был всем известным щеголем, а еще – удивительным резонером и философом, «человеком удачливым и остроумным, влиятельным вольнодумцем», как охарактеризовал его В. В. Набоков в своих комментариях к «Евгению Онегину». Отсвет этих его блестящих качеств невольно ложился на облик Онегина.

Однако с годами менялся сам Чаадаев, все более увлекаясь католицизмом и мистикой, все сильнее презирая действительность. Менялось и отношение окружающих к нему. В 1836 г., незадолго до смерти, поэт-партизан Д. В. Давыдов в «Современной песне» отозвался о нем прозрачно и презрительно, пусть и не называя его по имени:

Старых барынь духовник,

Маленький аббатик,

Что в гостиных бить привык

В маленький набатик.

Все его любомудрие, ерничал Давыдов, сводится к карикатурной фразе: «Все, что есть, – все пыль и прах!»

В 1821 г. юный Пушкин, отправившись в изгнание, часто вспоминал о «неизменном друге»: «Тебя недостает душе моей усталой». В стихах, обращенных к Чаадаеву, он обещал ему: «Приду, приду я вновь, мой милый домосед, с тобою вспоминать беседы прежних лет». В черновой рукописи он и вовсе называл столичного философа «хранителем моих душевных сил».

С годами эти беседы стали перерастать в споры. Пушкин все чаще не соглашался с Чаадаевым. 19 октября 1836 г., после публикации в «Телескопе» его «Философического письма», одного из нескольких, написанных им в начале 1820-х, Пушкин отправил ему «предлинное письмо», решительно споря со своим прежним наставником и «хранителем» и о роли православной церкви в истории России, и о пресловутой «нашей исторической ничтожности». Споря и приводя противные тому примеры.

Некоторые фразы Пушкин, впрочем, не доверил письму, оставив в черновике, например, свое суждение о том,