Лицо женщины было нечетким, словно размытым, комната медленно вращалась перед глазами. Мисако зажмурилась. В ушах стоял шум прибоя.

Здесь жила Кику, подумала она и снова попыталась сесть, открыв глаза. Лицо женщины стало четче. Ее смуглая кожа туго обтягивала высокие скулы, совсем как у мумии, которую Мисако видела в музее возле вокзала Уэно, но веселые морщинки вокруг глаз говорили о жизни и улыбках. Юноша крепкого сложения стоял на коленях позади матери, растерянно приоткрыв рот. Старик сидел у закрытого окна, скрестив ноги, с сигаретой и недовольно хмурился. С потолка свисала голая электрическая лампочка.

— Госпожа, — обратилась к Мисако женщина, — вам стало плохо на берегу, когда вы разговаривали с моим отцом. Сын принес вас в дом. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, уже лучше, — тихо произнесла Мисако. — Простите, что причинила вам столько хлопот.

Мать велела сыну принести чай, но он не двинулся с места. Его глаза были прикованы к Мисако.

— Вы хотите есть? — спросила женщина. — Когда вы ели в последний раз? Может быть, у вас голодный обморок?

— Да, должно быть, — смущенно пробормотала Мисако.

Старик у окна вдруг сердито фыркнул.

— Кто вы? — резко спросил он. — Мы вас не знаем. Откуда вам известно мое имя?

— Одзи-сан![5]— укоризненно воскликнула женщина. — Дайте госпоже прийти в себя. Дзиро! Ты что, не слышал? Быстро неси чай!

Мисако с трудом откинула одеяло и села на колени.

— Нет-нет, ваш отец прав! Я должна все объяснить.

— Хорошо, только сначала поешьте и выпейте чаю!

— Спасибо, не беспокойтесь, — спохватилась Мисако. — У меня есть еда в машине, там, на дороге… Я приехала с другом, он монах. Мы разделились: он зашел в магазин, а я пошла вдоль берега. Сейчас он, наверное, меня ищет…

— А соо, — кивнула женщина и повернулась к сыну. — Дзиро, сбегай на улицу и найди сэнсэя! Скажи, что госпожа здесь.

— О да, пожалуйста, — улыбнулась Мисако. — И попросите его принести коробки с едой из машины. Вы не возражаете, если я поем здесь? Мне сразу станет лучше.

— Дозо, конечно, как хотите. Дзиро, ты слышал? Беги скорее, а я пока подам чай.

Дзиро наконец закрыл рот и пулей выскочил в дверь. Мисако низко поклонилась хозяевам.

— Мне так стыдно, что я побеспокоила вас…

Старик небрежно махнул рукой с зажатой сигаретой.

— Ничего страшного, хотя я, конечно, здорово перепугался, когда вы свалились. Вы не обращайте на меня внимания, я всегда ворчу, дочка так меня и прозвала — старым ворчуном. — Он оглушительно захохотал. — Но все таки… откуда вы узнали мою фамилию?

Мисако снова поклонилась.

— Еще раз извините… Мне сказала одна ваша родственница.

— Вот как? — Женщина вошла в комнату с чайником на пластиковом подносе.

— Это длинная история, — вздохнула Мисако, покраснев, — мне даже немного неудобно ее рассказывать… — Она повернулась к мужчине, сидевшему у окна. — Речь идет о давно умершей женщине… возможно, она была сестрой вашего отца. Сейчас ей было бы, наверное, лет восемьдесят пять или восемьдесят шесть.

Господин Хомма втянул воздух, издав резкий свистящий звук.

— Сестра отца? У моего отца было четыре сестры. Трое умерли, а последняя живет здесь, дальше по улице, ей уже за девяносто.

— Ту, о которой я говорю, звали Кику. Она уехала в Сибату еще девочкой, лет в двенадцать, и жила у родственников по фамилии Номура.

— Хорр! — воскликнул старик в сером. — Надо же! Да, я слышал что-то такое в детстве. Одна сестра уехала, это правда. Хай! Уехала и не вернулась. Отец говорил, убежала.

— Нет, — покачала головой Мисако. — Кику-сан не убежала, она утонула в пруду семьдесят лет назад. Ее останки нашли в прошлом году после большого тайфуна.

— Как же узнали, чьи останки, через столько-то лет? — недоверчиво спросила женщина.

— По дефекту черепа, — объяснила Мисако. — У девушки не было одного уха.

— Соо ка? И это припоминаю… Значит, говорите, утонула? А вы-то откуда все знаете?

— Мой дед был священником в буддийском храме Сибаты. Он недавно умер, но хотел, чтобы прах девушки вернули ее семье. Вот почему мы приехали.

Женщина понимающе кивнула, закусив губу.

— А соо ка! Значит, тетка отца, из нашего дома… Трудно поверить!

В комнату ворвался Дзиро, ведя за собой монаха гигантского роста, нагруженного свертками. Лицо Кэнсё осунулось от волнения.

— Входите, обо-сан, добро пожаловать! — поклонился старик. При виде духовного лица он сразу подобрел. — Тут молодая госпожа рассказывает нам очень странную историю об одной потерянной родственнице.

Женщина торопливо оглядела комнату, одновременно поправляя волосы.

— Маа! Одзи-сан, подайте же святому отцу подушку! Дзиро, скорее накрывай на стол, чтобы гости могли поесть.

— Пожалуйста, не беспокойтесь… — начал Кэнсё, но подушки уже появились.

Усевшись, Мисако робко протянула хозяевам подарки.

— Маа, какая роскошь! — воскликнула женщина. — Аригатоо годзаимас! Наш скромный дом недостоин такой щедрости.

— Нам очень стыдно дарить такую малость, — опустила глаза Мисако, — и еще больше стыдно, что побеспокоили вас.

— Хорр! — вдруг снова воскликнул старик. — Сестра отца, надо же!

— Одзи-сан! — одернула его дочь. — Вы даже не поблагодарили гостей за чудесные подарки!

Хозяин смущенно почесал голову и отвесил неловкий поклон.

— Хай, спасибо! — После чего продолжал недоверчиво качать головой.

Женщина поставила банку с печеньем на полку, где хранились посмертные таблички, старые фотографии и прочие памятные вещи — полка заменяла в этом бедном доме семейный алтарь. Затем она зажгла курительную палочку, позвонила в крохотный колокольчик и, сжав вместе ладони, произнесла краткую молитву.

— Мой муж тоже утонул, шесть лет назад, — объяснила она, поворачиваясь к гостям. — Его тело так и не нашли. Такая, видно, карма у рыбаков.

Мисако и Кэнсё поклонились, выражая соболезнования.

— Спасибо, — поклонилась в ответ хозяйка.

В комнате наступила тишина, нарушаемая лишь грохотом прибоя, доносящимся снаружи. Погибшая девочка хорошо знала эти звуки, подумала Мисако.

— Хорр! Так просто не бывает! — Старик все никак не мог успокоиться.

Впрочем, наверное, глухой на одно ухо и шум прибоя слышит по-другому… Мисако потихоньку прикрыла правое ухо ладонью и прислушалась, тут же поймав взгляд монаха. Было ясно, что он думает о том же самом.