Он покивал.

– Спасибо, – осоловело сказал Скопин. – Это…

– Это очень вкусно, – сказала Рокотова. – Это очень…

Герасимов разглядывал отчего-то руки, сжимал кулаки, точно первый раз их видел.

– Спасибо тебе… – повторил Скопин. – Спасибо. Слушай, может, это… Тебе надо что-нибудь? Из снаряжения?

Капанидзе рассмеялся.

– Давай я тебе фотоаппарат отдам, – неожиданно для себя самого предложил я.

– Зачем? У нас все равно электричество не работает. Вы мне лучше по монете дайте.

– По какой монете? – не понял Скопин.

– Да по любой. Какая есть. На память.

Стали рыться по карманам, искать мелочь. Нашлась у всех, Капанидзе протянул ладони, и мы положили по монете.

– Теперь идите, – сказал Капанидзе. – Главное, не оглядывайтесь. Все будет хорошо.

Мы пошли. Капанидзе нас не провожал.

Вот так быстро все и закончилось.

Потом шагали по дороге, сначала грунтовка, затем асфальт. Легко было, казалось, что дорога спускалась вниз, так и хотелось скорости прибавить. Она на самом деле, кажется, под уклон шла, спускалась, и лес вокруг, замерший, точно тоже прощающийся.

Скопин шагал последним, как настоящий капитан, прикрывая тылы.

Александра шагала рядом со мной. У нее настроение было, кажется, хорошее, улыбалась, рассказывала про Германию, страну предков и соленых кренделей.

– У нас тоже хорошо, – рассказывала Александра. – Вам понравится. Обычно все экскурсии устраивают вдоль Рейна. Это очень интересно – едешь в автобусе и смотришь на воду. Так мы и поедем, будем в маленьких городках останавливаться и есть пиццу. Обязательно заедем в Кельн, поднимемся на Собор…

Ну да, Рейн. Золотой в отблесках заходящего за горы солнца. Рейн, и разрушенные замки на горах, дубы и вязы, и красивые домики, шагнувшие на берег из сказок братьев Гримм, старые рыбаки с бамбуковыми удочками, качающиеся в таких же старых черных лодках, плеск воды и песни престарелой Лорелеи, которые еще можно услышать в местах, где в реку впадают ручьи. Во как, я тоже поэт.

– Мой дядя был в этом соборе, – шептал из-за спины Пятахин. – Поднимался. Там все стены исписаны нашими матюгами. Не, точно, он мне даже фотографии показывал…

Мы с Александрой пошагали быстрее, подальше от Пятахина. И не оглядываясь.

– Томеш кино решил снимать, – сказала Александра. – Про все, что тут с нами приключилось.

– Правильно. Интересное кино получится.

– Ага. А Касси так и хочет гидрологом стать, ему понравилось родники искать.

– Тоже хорошая профессия. А ты?

Александра пожала плечами.

– Не знаю, – сказала она. – Подумаю. Время еще есть. А ты журналистом?

– Скорее всего, – ответил я меланхолично. – Выбора нет как-то.

– Почему же? Сейчас много выбора, делай что хочешь, иди куда хочешь.

– Не для меня, – мужественно зевнул я. – У меня генетика. Предрасположенность.

– Это как?

– Моего прадеда покусали собаки, – сказал я. – Куда теперь деваться? А мой прапрапрадед по материнской линии и сам был… Тот еще. Крайебитер – наша старинная фамилия, Бенгарт уже потом, по отцу… Krajebieter.

– Кусающий ворон? – перевела Александра.

– Кусатель ворон, – уточнил я. – Кусатель ворон в восьмом поколении. Они в Восточной Пруссии жили, на Куршской косе. Были большими специалистами.

– В чем?

– В кусании ворон, – пояснил я. – Это такая профессия. Голодно было, и местные немцы наловчились ловить ворон. Сначала ловили одну ворону, привязывали ей к лапке веревочку и растягивали рядом сеть. Пойманная ворона приманивала остальных, они опускались, кусатель, сидящий в шалаше, дергал за веревочку, и ап – еще десять ворон. К вечеру набиралось штук двести. Ну, и в процессе поимки ворон умерщвляли перекусыванием шеи – быстро и эффективно.

Александра поморщилась.

– Их что, действительно ели? – спросила она. – Ворон?

– Конечно. Солили и ели. Еда бедняков. Хотя потом вошло в моду, даже в ресторанах подавали. Говорят, в Германии и сейчас можно найти. Само собой, в самых изысканных заведениях.

– Может быть. Но я больше креветок люблю… Нет, больше всего я теперь люблю жареную картошку с белыми грибами.

– Я тоже.

– А при чем здесь генетика?

Я пожал плечами.

– Все время хочется кого-нибудь покусать. Хотя в последнее время меньше… но все равно. Мне кажется, над нашим родом судьба посмеялась. Кусатели и покусанные… Примерно так.

– Понятно. Это интересно. Ну, про кусателей ворон. Интересная профессия. Ой, смотри!

Александра хлопнула в ладоши и указала пальцем.

– Странно, – сказал я. – Вроде бы недавно вышли, а уже… Прибыли. Что такое…

– Автобус! – заорал Пятахин. – Смотрите! Автобус нас ждет! Ура!

Под соснами отдыхала старенькая «Беларусь» с прицепом, в котором просматривались синие пластиковые бочки для клюквы и брусники, ящики для лисичек и большой бак для вареных грибов, а еще какие-то мешки, коробки, – одним словом, вещи, необходимые в домашнем быту, если живешь километрах в пятистах от ближайшего центра цивилизации. В кабине трактора курил квадратный мужик, наверное, Дрынов.

На обочине стоял автобус. Наш, чистенький и сверкающий, точно только что из мойки. Старый добрый пузатый Штольцхабен ходил вокруг автобуса с тряпкой и аккуратно смахивал пыль, хотя машина и так блестела как новенькая.

– Однако… – растерянно сказал Скопин.

Дверь отъехала в сторону.

– Пашенька! – из автобуса выпала Лаура Петровна в желтом спортивном костюме. – Пашенька! Сынок!

Она кинулась к нам.

Пашка попятился и потерянно огляделся, но бежать не решился, и через секунду Лаура Петровна погребла его в святых материнских объятиях. Лаура Петровна пахла парфюмерией и народным образованием. И рыдала.

Мы не стали мешать воссоединению матери с сыном и направились к автобусу. Шульцман приветствовал нас улыбкой, мы ему тоже были рады – и пожали руки, а Жохова вдруг поцеловала в щечку. Стали забираться и распределяться по местам, но в этот раз рассаживались по-другому, как-то вместе, рядышком, и немцы, и баторцы не стали сбиваться в кучки, а устроились среди остальных.

Я хотел сесть рядом с Александрой, но Скопин зачем-то выволок меня обратно на улицу, и мое место занял Влас. Пятахин то есть.

– Ну что? – спросил я. – Чего еще?

– Да вот, дело есть… Я про это… – Скопин кивнул в сторону леса. – Как-то все… Непонятно.

– Брось, потом разберемся. Знаешь, у меня у самого голова вся в разные стороны. Надо все осмыслить спокойно. Дома, короче.