на вчерашних ораторов, указывая, что они строили свои доказательства на слухах и на косвенных уликах, что им недостает логики, что они очерняют его преднамеренно. Обвинители под воздействием его слов стали выглядеть не столько мстительными, сколько незначительными и немного абсурдными, в немалой степени потому, что сам Целий сумел сохранить ауру безупречного достоинства, пока хулил логику и побудительные мотивы их речей, а также изощрялся в злобных каламбурах на их счет.

— Вот они, жала в меду, — прошептал Катулл.

— Откуда ты знал?

Он пожал плечами:

— Ты забыл, как близко я знаком с Целием. Я мог бы заранее перечислить тебе все основные этапы его речи. Например, сейчас он перейдет к ней. — Катулл посмотрел на скамью, где сидела Клодия, и сардоническая улыбка исчезла с его губ, так что в конце концов он стал выглядеть таким же хмурым, как она.

Действительно, Целий продолжил речь, обратив свои замаскированные нападки против Клодии, хоть и не называя ее по имени. За спиной обвинителей и их фальшивых доводов, сказал он, находится некто, кто желает причинить ему вред, а вовсе не раздосадован примененным ущербом, как пытается доказать. Судьи должны знать, кого он имеет в виду — «Клитемнестру-квадрантию». Эта грубая шутка, указывавшая, что Клодия была одновременно мужеубийцей и дешевой шлюхой, вызвала взрыв хриплого хохота. Где я слышал ее раньше?

— Я не стану утверждать, что незнаком с этой дамой, — заявил Целий. — Да, я знаю ее — точнее, знал — довольно хорошо. К собственному стыду, увы, и к собственному ужасу. А также к ничтожной для себя выгоде; подчас Кос в обеденной комнате оказывается Нолой в спальне, — эти слова также вызвали смех и даже похвальные аплодисменты. Шутка была многозначной, и жгучесть ее лишь усиливалась скрытым смыслом. Косом назывался остров, где вырабатывали прозрачный шелк, из которого были сшиты одежды Клодии, и, следовательно, здесь содержался намек на открытую, вульгарную распущенность; Нола известна своей неприступной крепостью, которая устояла не только перед Ганнибалом, но и перед осадой, которую в свое время возглавлял отец Клодии. Слово «Кос» также было созвучно слову coitus, половое совокупление, а слово «Нола» — слову nolo, то есть не-совокупление. Иначе говоря, похотливые обещания, которые дама давала за обедом, оборачивались холодным отказом в спальне. Всего одной остроумной фразой, да еще не сказав ничего явным образом, Целию удалось намекнуть на то, что Клодия не соблазняла мужчин, а только дразнила (не оправдывая расходов даже на квадрант!), указать на то, что он никогда в действительности не спал с нею, а также напомнить судьям об одной из военных неудач ее отца, а именно о провале осады Нолы. Спустя несколько мгновений аплодисменты взорвались с новой энергией, когда большее число слушателей осознало сжатую силу высказывания Целия.

Я заметил, что Катулл не смеется и не аплодирует.

— Ужасно остроумно, — сказал я, удивляясь, не пропустил ли он каламбура.

— Спасибо, — пробормотал он, по всей видимости, не слушая меня. Глаза его были устремлены на Клодию, которая всем своим видом выражала неудовольствие. Катулл грустно улыбнулся.

Тем временем Целий принялся развивать удачную метафору. Подобно тому как человек может побывать в окрестностях Нолы, так, и не проломив ее стен (последняя вспышка аплодисментов от тех, кто только теперь уловил соль шутки), он также может оказаться в окрестностях Неаполя или Путеол, не будучи виновным в организации нападений на чужеземных гостей; или совершить невинную ночную прогулку по Палатину, и в мыслях не имея покушаться на убийство чужеземного посла.

— Неужели мы дошли до такого? — вопросил Целий. — Неужели теперь вина устанавливается не согласно доказательствам, а согласно лишь географическому соседству? Неужели врагам какого-нибудь человека достаточно лишь проследить за его перемещениями, затем заметить любое преступление, произошедшее неподалеку от того места, где он был, после чего обвинить его в этом преступлении, упирая на то, что у него нет алиби? Представляется невероятным, чтобы даже самые неопытные адвокаты ожидали, будто римские судьи станут рассматривать «доказательства» такого рода всерьез. Выводы следует строить на том, что видели, а не на том, чего не видели; на том, что известно, а не просто «предполагается».

Он извлек небольшой предмет из складок своей тоги. Несколько зрителей в передних рядах громко рассмеялись, когда им удалось разглядеть, что это такое.

— Например, — продолжал он, поднимая предмет над головой так, что он заблестел на солнце, — если какой-нибудь человек видит простую маленькую шкатулку наподобие этой, что он должен предположить относительно ее содержимого? Что это может быть та или иная лечебная мазь, или косметическая пудра, или смешанные с воском духи — словом, что-нибудь такое, что каждый может взять с собой, направляясь в бани. Точнее, так предположит благоразумный человек. Человеку с нездоровым складом ума может взбрести в голову, будто в этой коробочке содержится что-нибудь еще, например яд. Особенно если этот человек — женщина — сам достаточно знаком с ядами.

С того места, где я стоял, невозможно было разглядеть, что именно Целий держит в руке. Должно быть, лишь благодаря воображению я решил, что шкатулка, о которой идет речь, сделанная из бронзы, с маленькими шишечками и накладками из слоновой кости, блестевшими в солнечных лучах, — в точности такая же, какую Лициний, доверенное лицо Целия, приносил в Сенийские бани, и точно такая же, что была оставлена на ступенях дома Клодии в тот день, когда она лежала больная в своей спальне.

По толпе снова пронесся смех. Я посмотрел на Клодию. Глаза ее горели, губы были крепко сжаты.

— Воображению особо похотливому в этой невинной маленькой шкатулке может почудиться нечто еще более возмутительное — знак истраченного желания, возможно, отправленный разочаровавшимся любовником, уставшим штурмовать стены Нолы, — эти слова были встречены откровенным громовым хохотом. Должно быть, история о шкатулке и ее неприличном содержимом каким-то образом стала известна в городе. Кто мог пересказать эту скандальную историю — какой-нибудь раб из дома Клодии? Или тот человек, который послал ей шкатулку? По выражению на лице Клодии было понятно, что открытый намек Целия на полученный ею непристойный дар застал ее врасплох и что грубое веселье зрителей по этому поводу оскорбляет ее еще больше. Целий, так ни разу и не взглянувший в ее сторону, убрал шкатулку и вкрадчиво улыбнулся.

— Хозяин! — Белбон потянул меня за тогу.

— Белбон, я слушаю.

— Но хозяин, он здесь!

Я обернулся, готовый резко осадить упрямого раба, как вдруг почувствовал прилив радости. Совсем недалеко от нас, в последних рядах слушателей Экон, стоя на носках, вглядывался в то, что творится впереди.

— Ну, Белбон, остроглазый негодник! Давай, он никогда