зло на своем бывшем любовнике. Полагаю, ты привыкла к тому, что мужчинам нравится, когда ты используешь их, но у меня к этому никогда не было охоты, Клодия.

— Да, я поняла это с самого начала, — она говорила тихим, усталым голосом. Даже стоя спиной, я почувствовал ее приближение. Я ощутил шеей тепло ее дыхания. — Вот почему я никогда и не пыталась воздействовать на тебя такими методами. Ты бы сразу увидел их насквозь и отнесся бы к ним с презрением. Ты необычный человек, Гордиан. Я не привыкла встречаться с такой силой, с такой цельностью — да-да, именно так, как говорил Цицерон. Счастливица Вифания! Так что я никогда не пыталась соблазнять тебя, Гордиан. Я отвергала эту мысль, зная, что она оскорбит тебя. Хотя искушение чувствовала не однажды…

Я набрал побольше воздуху и повернулся к ней лицом. Выражение ее лица было удрученным, горьким, совершенно убедительным.

— Клодия. Ты удивительная женщина. Никогда не изменишь себе, верно?

Я ожидал вспышки гнева или намека на усмешку, но выражение ее лица сделалось еще более недоумевающим, еще более болезненным.

— Удивительная! — прошептал я.

Я шагнул мимо нее, внезапно решив покинуть ее дом, опасаясь, что совершу что-нибудь, о чем позже мне придется пожалеть. Но в дверях стоял, скрестив руки, высокий, впечатляюще мускулистый молодой человек в одной только короткой набедренной повязке. Катулловский пасквиль оказался необычайно, до жути точным. Даже сейчас, загораживая мне выход из комнаты, Эгнатий-кельтибер сохранял на своем лице усмешку.

— Кто этот червь? — спросил он. — Размазать его по стене?

— Заткнись, ты, глупец! — прорычала Клодия. — Убирайся с его пути.

Эгнатий отступил в сторону. Проходя мимо, я наморщил нос. До меня донесся запах прокисшего вина, но я сделал вид, что ощутил нечто другое.

— Это мочой от тебя воняет, что ли?

Усмешка кельтибера наконец треснула.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Белбон ждал меня перед входной дверью. Не говоря ни слова, я двинулся вдоль по улице и лишь потом понял, что идти мне, собственно, некуда. О возвращении домой, к Вифании, не могло быть и речи. Я мог бы отправиться к Менении, но что подумала бы моя невестка, если бы я пришел посреди ночи проситься на ночлег? Если бы хоть Экон был дома.

Внезапно Белбон зарычал и оттащил меня в сторону. Тревога его была вызвана фигурой, скрывавшейся в темном дверном проеме. Бедный Белбон решил, что это грабитель или убийца. Но я-то знал, в чем дело.

Я покачал головой отчасти от отвращения, отчасти от облегчения.

— Катулл! Неужели ты не нашел себе места получше в такой час ночи?

— Нет. Как и ты, видимо. — Он выступил из проема, гак что стало видно его лицо, такое же отчаявшееся и проникнутое болью, как лицо Клодии в тот момент, когда я расстался с ней. Мы уставились друг на друга, залитые лунным светом.

— Надеюсь, я выгляжу не так ужасно, как ты, — сказал Катулл.

— Я хотел сказать то же самое о тебе.

Ему удалось выжать из себя улыбку.

— Что будем делать?

— Ждать восхода солнца, полагаю.

— А до тех пор? Куда мы пойдем?

— Куда же еще?

* * *

Накануне праздника посетителей в Таверне Распутства было хоть отбавляй. Нам повезло, мы нашли место и сели.

— Не нравится мне это место, хозяин, — сказал Белбон.

— Зато кое-кому из девушек, похоже, ты понравился, здоровяк, — отмстил Катулл. Белбон неуверенно оглянулся вокруг.

— Надеюсь, мы не наткнемся здесь снова на Целия с его приятелями. — Я оглядел толпу сквозь желтый туман, создаваемый светом и дымом светильников.

— Здесь? В разгар суда? — Катулл рассмеялся лающим смехом. — Не думаю. Скорее всего, он сидит сейчас дома с папой и мамой, напевает похоронные плачи и перетряхивает свой гардероб в поисках какого-нибудь старья, подходящего для завтрашнего заседания. «Ох, папа, я знаю, что должен казаться несчастным, но что же мне делать, если я выгляжу молодцом в любом платье?»

Даже на лице Белбона появилась улыбка. Нам принесли вино. Катулл жадно выпил свою чашу и вытер ладонью рот.

— Так что ты делал в ее доме в одной старой ночной тунике?

— Катулл, прошу тебя! Ни слова больше этой ерунды о ней… и обо мне.

— Тогда зачем ты туда ходил?

— Между нами оставалось одно незаконченное дело.

— Посреди ночи?

— Дело было спешное.

Он хмыкнул, затем крикнул рабу, чтобы он принес еще вина.

Я вращал вино в своей чаше.

— Если Целий виновен во всех этих преступлениях против александрийского посольства, разве этого недостаточно? Что же побуждает ее плести против него новые обвинения? Ты знаешь ее лучше, чем я. Смогла бы она по-настоящему отравить себя, чтобы все подумали, будто ее отравил Целий?

— Ты говоришь загадками, — пробормотал Катулл.

— Это Клодия водит нас обоих за нос своими загадками.

— Лесбия! — настойчиво сказал он.

Я пристально посмотрел на свое вино и почувствовал тошноту.

— Если уж мне предстоит выпить это, то пусть хоть будет побольше воды.

— Тогда нам придется послать твоего раба за свежей водой к Аппиеву акведуку.

— Ты хочешь сказать, к акведуку, который выстроил для нас ее предок? — спросил я.

— Именно! — ухмыльнулся Катулл. — Затем мы можем выйти на дорогу, которую так любезно проложили для нас ее предки…

— И совершить жертвоприношение богам в одном из храмов, которые они для нас воздвигли.

Катулл засмеялся.

— Вижу, она выступила перед тобой с большой речью по поводу подвигов своих предков и их непревзойденной щедрости. Рим так и остался бы мелкой деревушкой на берегу Тибра, если бы не все эти Аппии Клавдии на заре истории.

— Похоже, именно так думает Клодия — то есть Лесбия.

— Но держу пари, она не стала рассказывать тебе о том Аппии Клавдии, что пытался изнасиловать Вергинию.

— Нет. Это какой-то скандал?

— Ну, этот случай не относится к числу тех величественных легенд о предках, которые Клодии любят рассказывать первому встречному незнакомцу. Но история эта правдива и говорит о Лесбии больше, чем вся болтовня об акведуках и дорогах.

— Расскажи.

Катулл замолчал, подставив чашу рабу, но рука ого так дрожала, что вино расплескалось на пол.

— Похоже, тебе уже достаточно, — сказал я.

— Похоже, ты прав.

— Все, что мне сейчас нужно, это хорошая постель.

Катулл отрыгнул и кивнул головой.

— Мне тоже.

— Где ты живешь?

— Я снимаю жилье в одном доме на Палатине. Там только одно ложе и книги. Хочешь, чтобы мы пошли туда?

— А ты разделишь со мной свою постель?

— Ты будешь не первым! — засмеялся Катулл. — Возьми с собой своего раба в качестве сторожевой собаки. Он будет