– Оно вызывает некоторую озабоченность, – сознался Холмс.

– Вам нужно взглянуть на проблему с моего ракурса, – посоветовал Мориарти. – Уверяю, тогда вам станет легче. Итак, начнем с того, что мне приписывается математическая одаренность.

– Не берусь оспаривать данный факт, – кивнул Холмс. – В возрасте двадцати одного года вы написали трактат о биноме Ньютона, признанный в Европе.

– Я и сам толком не знаю, что такое бином, не говоря уж о европейском признании. Ремарка, если вдуматься, совершенно пустая. Есть бином или нет, мне плевать, будь у него хоть французский акцент.

– Да, но благодаря трактату вы пробили себе место на кафедре университета, – возразил Холмс и добавил: – Пусть и средней руки.

– А как называется сей славный университет? – требовательно спросил Мориарти.

Холмс нахмурился, выдавая усиленную работу мысли.

– Сразу и не вспомнишь, – пробормотал он.

– И уж, конечно, я никогда не читал лекции на кафедре, – назидательно изрек Мориарти. – У меня не ладится даже с азами арифметики. Я кое-как рассчитываюсь с молочником.

– Позвольте вам не поверить, – вымолвил Холмс.

– Думайте как вам угодно. Неужели я был профессором? Звучит неубедительно, особенно если учитывать, что я не помню, когда и каким образом им заделался. И, повторяю, я ничегошеньки не смыслю в точных науках! Что наводит меня на следующий вопрос: а как вы удосужились стать специалистом во всем, что связано с ядами и прочими веществами? Вы посещали какие-то курсы?

Холмс прищурился.

– Не берусь делать вид, что я специалист во всех областях, – произнес он. – У меня есть умеренный интерес к литературе, философии и астрономии. Политика меня не интересует. Уверенно я себя чувствую в области химии и анатомии. И как вы, наверное, заметили, кое-что смыслю в геологии и ботанике. Особенно в том их аспекте, который имеет непосредственное отношение к ядам.

– Вот и отлично, – осклабился Мориарти. – Но как вы овладели всеми этими науками?

– У меня много книг, – сдержанно ответил Холмс и отчего-то поморщился.

– То есть вы прочли каждую от корки до корки?

– Видимо, да.

– А вы сами не помните?

– Я об этом никогда не задумывался.

– Такой объем знаний с улицы не приходит. Есть люди, которые изучали яды и всяческую грязь десятилетиями, но и они, похоже, не смыслят в этом предмете столько, сколько вы.

– К чему вы клоните?

– К тому, что вы о грязи и ядах не знаете ровно ничего.

– Но я должен, если раскрытие преступлений у меня основывается всецело на моем личном опыте и моем методе.

– Кто-то, может, и смыслит в этих материях – или искусно притворяется, – но не вы. А теперь я сделаю маленькое отступление. Меня якобы считают мозгом криминального мира. Судите сами – прошлой ночью я решил осуществить предельно простую схему преступления: кирпич – окно – ювелирный салон. Подхожу к салону, высаживаю окно кирпичом и убегаю с драгоценностями без оглядки.

– Ну и как – получилось? – холодно спросил Холмс.

– Увы! Я стоял с кирпичом в руке, но так и не сумел его бросить. Тогда я возвратился домой и придумал затейливый план рытья к лавке подкопа, с шестью карликами, лысым горбуном и аэростатом.

– Какое отношение имеет аэростат к рытью подкопа?

– Именно! – оживился Мориарти. – И что еще важней: зачем мне понадобилась компания из карликов и лысого горбуна? Не могу себе представить ни единой ситуации, где мне требовалось бы задействовать хотя бы шестерых троглодитов, тем более на людях!

– При близком изучении смотрится как чрезмерная усложненность примитивного в общем-то акта кражи.

– Неужто? Но для меня было совершенно невозможно просто разбить окно и выкрасть драгоценности, – вздохнул Мориарти. – Просто никак.

– Почему?

– А потому что я прописан не так.

– То есть?

– Я не так прописан. Я – Наполеон криминального мира, и мне предписано создавать вычурные, дьявольски ухищренные схемы. Даже мирно прогуливаться по улице я не могу. Поверьте. Мне надо фланировать, подныривать, петлять так, что голова кругом.

Холмс ошеломленно отодвинулся, чуть не выронив из руки револьвер во внезапном осознании своей собственной природы. Вдруг все встало на место: и отсутствие намеков на прошлое, и недостаток родственной близости с его братом Майкрофтом, а также скачки дедукции, подчас не объяснимые ему самому.

– Я… литературное изобретение, – вымолвил он.

– Точно, – кивнул Мориарти и сочувственно добавил: – Поймите меня правильно. Вы хороший – гораздо лучше, чем я, но тоже персонаж.

– Значит, я… ненастоящий?

– Я бы так не сказал. У вас есть своего рода реальность, правда, сперва она была немного куцей…

– А как же моя участь? – растерялся Холмс. – Свободная воля? Если вы не лжете, то, похоже, моей судьбой распоряжается кто-то другой, а не я. И мои действия изначально предопределены некими внешними силами.

– Нет, – отчеканил Мориарти. – Если бы было так, мы бы сейчас нашу беседу не вели. Мне думается, вы становитесь реальней с каждым новым словом, которое пишет автор, а немного от этой благодати перепадает и мне.

– Но что нам теперь делать? – задал вопрос Холмс.

– Кто его знает?.. Нельзя сказать, что все находится в наших руках, – подытожил Мориарти».

* * *

На этом Конан Дойл поднял глаза от страницы.

* * *

Вот чем заканчивался тот манускрипт. Виртуальной схваткой вымышленного персонажа со своим создателем: кто кого одолеет взглядом. В своем письме Конан Дойл описывает, что листы слетели со стола и веером рассыпались на полу, и в этот момент судьба Шерлока Холмса оказалась решена.

Холмс стал мертвецом.

* * *

Так началась цепь экстраординарных событий, повергших Кэкстонскую библиотеку в откровенно рискованное положение. Конан Дойл завершил «Последнее дело», отдав Холмса на волю Рейхенбахского водопада и в знак существования гениального сыщика оставив лишь тяжелый альпеншток. Публика кипела и скорбела, в то время как автор гордо погрузился в написание исторических романов, полагая, что именно они усилят его реноме.

Тем временем мистер Хедли продолжал трудиться в Кэкстоне. Его работа в целом сводилась к рутинным обходам, завариванию чая, вытиранию пыли, поливке цветов и чтению, а еще к тому, чтобы гуляющие персонажи (у некоторых имелась данная склонность) до наступления темноты исправно возвращались в свои апартаменты. Как-то раз мистер Хедли оказался вынужден объяснять весьма несговорчивому полисмену, зачем и для чего пожилой господин в доспехах домашней выделки набросился на декоративную ветряную мельницу в Глоссом-Грин и что больше он так делать не будет. Было сложно понять, каким образом в Кэкстоне обосновался Дон Кихот, ведь его автор был испанцем. Все дело, вероятно, было в близости английских первоизданий Сервантеса в тысяча шестьсот двенадцатом и тысяча шестьсот двадцатом годах и их первой публикации на испанском в тысяча шестьсот пятом и тысяча шестьсот пятнадцатом. Опять же, Кэкстон тоже иногда что-то путал. Такое бывало.