– Мир дому!.. Лучшие места, понято, заняты. Ладно, если на кого-нибудь рухну вместе с нарами, себя вините.

– Штимме! – внезапно возопил второй, роняя матрац. – Живой, живой, камрад! Штимме!..

Обняться не удалось, слишком мала камера, но маленький честно попытался, при этом крепко приложившись плечом о нары. Тем временем тот, что повыше, оглянулся на запертую дверь, затем поглядел на Белова.

– Курящий?

Тот хотел пояснить очевидное, но внезапно вспомнил:

– Только в кинотеатре. С шуцманами не дерусь.

Гость кивнул:

– Швейцария, горный отель. С тобой парень в военной форме говорил.

И протянул крепкую ручищу:

– Франк Критцлер. Приветствую, камрад Белов!

– А-а… Он говорит, что… – начал было Штимме, но гость лишь усмехнулся:

– Все проверили. Камрад самому папаше Мюллеру не поддался… Сейчас, Белов, устроимся, и будешь рассказывать. И про Хинтерштойсера, и про Армию Гизана. Что, Штимме, завидно? Пока ты тут прохлаждаешься, другие, можно сказать, воюют.

Подумав немного, нахмурился.

– Но сперва про иное, камрады. Странные вещи в «Колумбии» творятся.

* * *

Вещи творились и вправду странные. После возвращения тюрьмы прежнему хозяину – Вермахту в ней содержались те, кому и положено – дезертиры и грубые нарушители уставной дисциплины. Но буквально на днях в «Колумбию» начали свозить «политиков», причем размещали их только в двух секциях – Б-4 и соседней Б-5.

– Так мы здесь и оказались, – подытожил камрад Критцлер. – Мюниха вообще из Дахау выдернули, у него срок два года.

Мюних-коротышка, оказавшийся давним знакомцем гамбургского пролетария, кивнул:

– На доследование, говорят. Только в таких случаях следователь сам в лагерь приезжает. Из «кацетов» стараются никого лишний раз не вывозить.

– А кого сюда помещают? – заинтересовался Белов. – Курящих, хулиганов – или всех вместе?

– Разбираешься, камрад, – одобрительно прогудел Критцлер. – Только «красных», а еще эсдеков и прочих левых, чисто Народный фронт согласно решению VII конгресса Коминтерна.

– Провокация это, – рассудил недоверчивый Штимме. – Надо немедленно Лонже сообщить. У вас как со связью? Мой знакомец…

Поглядел на Белова и осекся. Александр заткнул уши.

– Вместе, если что, пропадать будем, – гулко вздохнул камрад Критцлер. – Не обижай парня. О нем, между прочим, Лонже уже доложили. Приказано найти и помочь.

Замполитрука на миг возгордился, но тут же ухватил птицу-мечту за хвост. Пролетарская солидарность – хорошо, плохо, что, считай, все солидарные – в тюрьмах и «кацетах». Вероятно, об этом подумал не только он.

– Сейчас перекличку устроим, – заявил маленький Мюних. – Послушаем, как камрады откликнутся.

Встал, вскинул голову и внезапно запел густым баритоном:

Александр вздрогнул, настолько нелепым показалось ему пение в бетонном пенале камеры. Здесь не киностудия «Мосфильм», это реальность. Какой смысл агитировать стены? Но остальные явно думали иначе. Штимме и Критцлер тоже встали.

И тут из-за стальной двери донеслось в ответ:

Пели в соседних камерах, пели в коридоре. Звенели ключи надзирателей, разрывал уши голос свистка, гремели сапоги, но песня не умолкала. Белов понял – это и вправду перекличка, пароль – отзыв. Запертые и обреченные занимают место в едином строю. «Марш левой – два, три! Марш левой – два, три…»

* * *

– Бунтуете, Белов? – Хельтофф взглянул не без сочувствия. – Неужели вам коммунистические демонстрации в СССР не надоели?

Александру досталось всего ничего, разок съездили дубинкой и пнули уже упавшего сапогом. По левой щеке расползался синяк, ребра ныли, но такое можно перетерпеть. Другим пришлось хуже, особенно Мюниху-коротышке, который несмотря на малый рост полез драться с надсмотрщиком. В карцер его не вели – тащили.

– Диалектика, – рассудил замполитрука. – Дома надоели, а здесь в самый раз. Как вас, фашистов, иначе проймешь?

Следователь погрозил пальцем.

– Национал-социалистов, Белов. Сколько можно поправлять? А вся буча из-за того, что в двух берлинских тюрьмах одновременно начали ремонт, и контингент временно перевели сюда.

Александр вспомнил камрада Мюниха. В Дахау, вероятно, тоже ремонтироваться решили.

– Но то, что адаптируетесь, это хорошо. Реальность следует познавать методом проб и ошибок… Я чего к вам приехал? Дело сдал, но остался должок. В советское посольство обращаться не раздумали? Все-таки соскучились по родному НКВД?

Белов покачал головой.

– Хельтофф, вы же хороший следователь. Неужели не поняли? Если собака хочет растерзать котенка, ей может помешать только другая собака, желающая того же. А я, знаете, не совсем котенок.

– Я-то понял, – невозмутимо ответствовал тот. – Но вторую собаку еще следует натравить. А ваше положение вам уже объяснили. Впрочем, есть выход, потому я и здесь.

Кожаная папка, внутри машинописный лист бумаги, один-единственный.

– Ваше согласие с условиями интернирования. Согласно этому документу вы признаете факт своего незаконного проникновения на территорию Рейха и признаете за его властями право поступить с вами согласно закону. В свою очередь, правительство отныне будет считать вас не беспаспортным бродягой, а военнослужащим РККА Александром Беловым. Тюрьмы вам не избежать, зато будете иметь полное право обращаться к советским властям. Оценили?

– Вполне.

У храброй девочки Соль прекрасная память, цитировала дословно. «Ваш подопечный должен подписать одну-единственную бумагу, с виду совершенно невинную». Канал дезинформации для Сталина…