Внезапно впереди показалась точка и стала приближаться, увеличиваясь в размерах. К ней, покачиваясь, спешил человек.

Прищурившись, Магдалена разглядела своего отца.

Якоб Куизль пробежал оставшееся расстояние, хотя это далось ему тяжело. У него были глубокие порезы на левом боку и плече, но жизни они не угрожали. Он потерял много крови и к тому же подвернул ногу где-то в катакомбах. Но, учитывая все случившееся, он легко отделался. В войну палач переносил и более тяжелые ранения.

Он обнял свою дочь и погладил по голове. Магдалена почти затерялась в его широкой груди.

— Что за ребячество, Магдалена? — прошептал он ласково. — Позволила схватить себя тупому солдафону…

— Папа, я больше не буду. Обещаю, — ответила она.

Некоторое время они стояли крепко обнявшись и молчали. Потом она посмотрела ему в глаза.

— Отец?..

— Что такое?

— По поводу женитьбы с Гансом Куизлем из Штайнгадена, сам знаешь… Ты ведь подумаешь еще раз?

Куизль сначала не ответил. Затем усмехнулся:

— Подумаю. Но сначала идем-ка домой.

Он обнял дочь могучей рукой, и они вместе двинулись в сторону просыпавшегося города, над которым с востока уже всходило солнце.

Вторник, 1 мая 1659 года от Рождества Христова, 6 вечера

Судебный секретарь Иоганн Лехнер стоял у окна в зале советов и наблюдал за возней на рыночной площади. Сумерки еще не рассеялись, с городской колокольни отзвонили шесть часов. По периметру площади расставили жаровни и разожгли в них огонь, вокруг плясали дети. Юноши воздвигали перед амбаром майское дерево и украшали его цветными лентами и венками из листьев. На сцене, недавно сколоченной из еловых досок и еще пахнувшей смолой, несколько музыкантов играли на скрипках и лютнях. Пахло всевозможными вкусностями.

Лехнер оглядел столы, накрытые для майского праздника. Повсюду сидели горожане в праздничных нарядах и поглощали выставленное бургомистром Земером майское пиво. Все вокруг пели и смеялись, но собственное настроение секретарь праздничным не назвал бы.

Проклятая знахарка до сих пор лежала без сознания, а княжеского управляющего ждали уже к вечеру. Лехнера в дрожь бросало, когда он думал, что их всех ожидало. Подозрения, слежки, допросы, пытки… Признайся Штехлин, и все было бы в порядке. Ведьме предъявили бы обвинение и сожгли. Господи, да она же все равно одной ногой на том свете! Смерть на костре стала бы облегчением и для нее, и для города…

Лехнер листал старинные записи о преследованиях ведьм за два последних поколения. Он снова достал их из архива возле зала советов. Восемьдесят подозреваемых, бесчисленные допросы… шестьдесят три сожженные женщины! Гонения захлестнули город, лишь когда за дело взялся земельный судья с согласия самого герцога. Тогда уж все завертелось без удержу. Лехнер знал, что колдовство, словно тлеющий огонь, постепенно охватит пожаром все общество, если его вовремя не затушить. Сейчас, видимо, стало слишком поздно.

Скрип двери заставил его обернуться. В зале советов стоял Якоб Шреефогль. Лицо у него было пунцовое, а голос дрожал.

— Лехнер, нам нужно поговорить. Моя дочь нашлась!

Секретарь насторожился.

— Она жива?

Шреефогль кивнул.

— Я рад за вас. Где ее нашли?

— Под строительной площадкой, — прохрипел Шреефогль. — Но это еще не все…

И он рассказал секретарю, все что поведал ему Симон. После первых же слов Лехнер невольно опустился на стул. В историю, которую он услышал от Шреефогля, просто невозможно было поверить.

Когда молодой советник закончил, Лехнер покачал головой.

— Даже если это правда, нам никто не поверит, — сказал он. — Уж тем более не княжеский управляющий.

— Нет, если за нами будет малый совет, — настаивал Шреефогль. — Если мы единогласно потребуем освободить Штехлин, тогда и графу придется согласиться. Он не может просто так пренебречь нашими требованиями. Мы свободные горожане, это прописано в законе. И граф сам этот закон подписывал!

— Но совет никогда за нас не проголосует, — задумчиво ответил Лехнер. — Земер, Августин, Хольцхофер — все они убеждены, что Штехлин виновна.

— Проголосует, если мы укажем на того, кто заказал эти убийства.

Секретарь рассмеялся.

— Забудьте об этом! Если он и вправду из высших кругов города, то у него достанет могущества скрыть свои деяния.

Шреефогль накрыл лицо ладонями и устало потер виски.

— Тогда для Штехлин нет никакого спасения…

— Или пожертвуете детьми, — походя бросил секретарь. — Расскажите графу об истинном происхождении ведьмовских отметин, и тогда он, возможно, отпустит Штехлин на свободу. Но вот дети… Они связались с колдовством. Не думаю, что граф так легко от них отступится.

На какое-то время повисла тишина.

— Знахарка или ваша дочь. Выбирайте, — сказал Иоганн Лехнер.

Затем он снова отошел к окну. С севера вдруг затрубил рог. Секретарь высунулся в окно, чтобы точнее определить, откуда шел звук. Он прищурился и затем высмотрел, что искал.

— Его сиятельство ландграф, — проговорил Лехнер в сторону Шреефогля, который до сих пор, словно окаменев, сидел за столом. — Вам, судя по всему, придется поторопиться с решением.

Мальчишки, игравшие у ворот, первыми увидели графа. Княжеский управляющий ехал по дороге со стороны Альтенштадта. Четверка лошадей тянула роскошную карету. С каждой стороны ее сопровождали по шесть солдат в кирасах и открытых шлемах, с саблями и пистолетами. Первый держал в руках горн и трубил в него, оповещая всех о прибытии графа. Позади кареты ехала повозка с прислугой и сундуками со всем необходимым Его сиятельству.

Ворота в это время уже заперли, но теперь их снова спешно открывали. Копыта лошадей застучали по мостовой. Вот жители собрались на площади праздновать, а теперь, исполнившись любопытства и недоверия, хлынули к воротам посмотреть на прибытие высокого гостя. Такие господа крайне редко заезжали в маленький город Шонгау. Раньше герцог частенько сюда заглядывал, но это было давно. Сейчас любой дворянин, посетивший город, превращался в радостное представление, которое скрашивало серые будни. При этом горожане понимали, что граф и его солдаты пожрут все их скудные запасы. В годы Большой войны армии не раз, словно саранча, проносились по городу.

Но, быть может, благородный гость пробудет не слишком долго…

Вскоре жители встали по обе стороны улицы, и экипаж медленно проехал мимо них к рыночной площади. Люди шептались и переговаривались, кто-то указывал на отделанные серебром сундуки, в которых граф, вероятно, перевозил свои дорогие вещи. Двенадцать солдат не мигая уставились вперед. Самого графа за дамастовыми шторами на дверях кареты было не разглядеть.