обратился исключительно против самодержавия, ему одному приписывалось авторство всех бед и лишений.

Антагонизм интересов между двумя дворами действительно существовал. Царю не хотелось бросать тень на свою репутацию покровителя православных, и он был готов предоставить султану сомнительную честь подавления румынских мятежников. В Стамбуле опасались прочного утверждения российского влияния в княжествах и были не прочь слегка поиграть с валашскими смутьянами, используя их для подрыва позиций соперника в регионе. Турецкий комиссар Сулейман-паша до поры до времени вел себя вежливо и предупредительно, присматривался и прислушивался.

Но, зрело поразмыслив, турки пришли к выводу, что валашское освободительное движение рано или поздно неминуемо обратится против османского сюзеренитета, и поэтому самодержавию следует не препятствовать, а сотрудничать с ним. «Меня сейчас больше испугал бы уход русских войск из княжеств, чем их присутствие», – признавался реформатор Мустафа Решид-паша[510], занимавший пост великого везира.

Преобразования в Валахии намертво застряли при решении аграрного вопроса. Правительство приступило к уговорам, обратилось к «братьям-помещикам» с просьбой пойти на уступки, а к «братьям-крестьянам» с призывом – еще три месяца, до конца сельскохозяйственного сезона, отбывать барщину. Соответствующая комиссия собралась на заседание лишь в августе. Помещики стеной встали на защиту своих земель и прав, не удалось даже сдвинуться с места, не то что решить вопрос вопросов. Деревня после этого потеряла к революции интерес.

К тому времени Сулейман-паша сменил ласку на таску. 19 (31) июля он переправил 20-тысячный отряд войск на левый берег Дуная, не обратив внимания на робкий протест валашского правительства, а чтобы неповадно было протестовать, распустил его. Затем он урезал текст конституции, изъяв из него между прочими и статью о наделении крестьян землей. Ампутированный документ он отправил в Стамбул, где его положили под сукно. По просьбе не примирившегося с революцией боярства Сулейман, как человек слишком мягкотелый, был отозван Портой из княжеств и заменен решительным Фуадом-пашой. Публичное сожжение в Бухаресте текста Органического регламента и местнической книги боярства на турок впечатления не произвело. 13 (25) сентября османские войска подошли к Бухаресту, толпа, собравшаяся у заставы, была смята, кавалеристы прорвались через нее, раздавая удары саблями, и не только плашмя, направо и налево. Оказавшая сопротивление рота вооруженных пожарных полегла почти поголовно.

Заняв город, Фуад информировал митрополита (иных властей он не признавал), что прибыл как «посланец мира» для восстановления порядка. В обращении к «валахам всех классов» он указывал, что его величество султан «вместе со всей Европой борется с революцией, порожденной духом коммунизма». Падишах, по заверению его посланца, заботливо опекал интересы России[511].

В Петербурге, однако, сочли, что о своих интересах надлежит позаботиться самим, тем более что, как писал К. В. Нессельроде, «турецкие войска сохраняют традиционные нравы и предаются самым разнузданным эксцессам, когда их используют против христианских народов», и это грозит погрузить княжества в слезы, печаль и нищету» и понудить жителей выступить «как один человек с оружием в руках против ненавистного нашествия»[512]. 15 (27) сентября российские войска вступили в Валахию. Турки приняли их с видом покорности судьбе. Карательных функций им осуществлять не пришлось, никто не оказывал сопротивления. В лагерь нерегулярных сил под командованием Г. Магеру на Карпатах явился посланец от британского консула и уговорил их разойтись. А. О. Дюгамель пригласил к себе группу армейских офицеров и укорял их за содействие мятежникам. Войска перешли на сторону порядка. «Новая республика, – делился впечатлениями офицер из армии И. Ф. Паскевича, – составленная из самого малого числа заговорщиков, без всякого участия народа, уступила нам честь и место без боя. Прежний порядок был водворен без усилий»[513].

В 1849 году соперники, самодержавие и Высокая Порта, заключили Балто-Лиманскую конвенцию, восстановившую в Дунайских княжествах действие Органических регламентов и заменившую избрание господарей боярским собранием назначением их султаном при согласии российского двора на кандидатуру.

Нельзя, однако, сказать, что все вернулось на круги своя. Незавершенная революция 1848 года оставила глубокий след в истории Румынии. В ходе и после нее появились программные документы – Ислазская прокламация, составленный молдавскими эмигрантами в Трансильвании манифест под названием «Наши принципы для преобразования родины» и опубликованная в Черновцах брошюра М. Когэлничану «Пожелания национальной партии в Молдове». Они, по сути дела, содержали концепцию дальнейшего развития княжеств. При всей скромности, революция 1848 года явилась вершиной социальной программы тогдашних верхов. Затем проследовал отказ от революционного замаха. Ликвидация феодальных отношений мыслилась не в ходе переворота, а путем их изжития с помощью реформ. Румынская буржуазия была связана с боярством происхождением и материальными интересами, одни ее представители торговали продуктами сельского хозяйства, другие их перерабатывали, при этом и те, и другие стремились не к уничтожению помещичьего сословия, а к сотрудничеству с ним. Остававшийся в одиночестве революционный демократ Н. Бэлческу проклинал соратников молодости за их отступничество и углубился в исторические исследования.

Громадную популярность и соответствующую поддержку в обществе приобрел лозунг объединения княжеств и создания сравнительно крупного румынского государства, способного дать отпор попыткам подчинения со стороны Высокой Порты и упрочении влияния в нем самодержавия, а также расширить перспективы прогрессивного развития. Борьба за унию Молдавии и Валахии должна была сплотить население в национальном порыве, в то время как революция раскалывала общество и противопоставляла один класс другому. А в будущем – наследственная монархия, конституционно-парламентская система управления. И главная предпосылка движения вперед, квинтэссенция всего, возглашал Михаил Когэлничану, – объединение княжеств.

Глава VII

Крымская война

Крымская война – единственное общеевропейское столкновение с участием России, Великобритании, Турции, Франции и Сардинии, а в дипломатическом плане и Австрии, за столетие, отделяющее наполеоновские войны от Первой мировой. Еще за два-три года до нее мало кто подозревал, что она разразится. Соотношение сил на Балканах и Ближнем Востоке менялось в пользу Англии и Франции, отсюда – сетования Николая I на их всемогущество в Османской империи. Ни к одному из будущих противников самодержавие территориальных претензий, из-за которых обычно происходили столкновения, не предъявляло, никому и в голову не приходило, что у него существуют какие-то противоречия с маленьким Сардинским королевством, но и оно записалось во враги.

В англоязычной историографии война, с британской точки зрения, наделяется самыми нелестными эпитетами (с которыми автор сих строк совершенно согласен), она именуется: «самой ненужной в современной Европе», «заслуживающей сожаления глупостью», бесполезной, бессмысленной и бесславной, порожденной тщеславием и провальной[514]. Ее результаты не выдержали испытания временем и, усилиями российской дипломатии, рухнули через 15 лет. Так стоило ли незваным пришельцам в Крым проливать потоки своей и чужой крови?

Еще в 1852 году все выглядело так, что «большая игра европейской политики»,