Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это был шок?
Я повернул голову, чтобы посмотреть, и увидел реку расплавленного стекла, тонкую, как палец, ниточку, пробивающуюся сквозь песок, чтобы окружить меня. Я наблюдал, как она выходит, словно золото из формы ювелира. Рядом со мной на коленях стоял мужчина, его лицо было отвернуто. Потом он исчез, и лента расплавленного песка стала казаться ближе, настолько, что я мог до нее дотронуться.
Рамантану направил на меня свой меч, острие зависло в нескольких дюймах от лица. Я моргнул от удивления, но был слишком ошеломлен, чтобы выхватить меч.
"Dein tuka okun ne?" - спросило оно.
Я задыхался, как рыба, и закрыл глаза, чтобы остановить вращение мира.
"Кто ты?" снова спросил Рамантану.
Когда я, наконец, открыл глаза, то увидел, что ошибся. Клинок Рамантану был направлен на человека, стоящего на коленях рядом со мной. Сьельсин приблизился к нему, глаза расширены от нечеловеческой подозрительности, челюсть отвисла.
Я не понял вопроса, понял только, что сьельсин предал меня. Я ошибся, доверившись им, ошибся, вступив в битву с ними рядом. Мой меч был в кармане.
Мужчина справа от меня, спотыкаясь, поднялся на ноги, в его руке вспыхнул синий огонек. Я повернулся, чтобы посмотреть, меня охватило замешательство. Мой желудок скрутило, как будто я резко пошевелился, пришлось упереться рукой в песок.
Рамантану стоял передо мной, и я стоял, хотя и чувствовал грубый песок в своей израненной ладони. Я сжал кулак, чувствуя, как песок пустыни проскальзывает сквозь мою хватку. Потрясенный моим резким движением, Рамантану отшатнулся назад, и я поднял свой меч - наблюдая, как другой мужчина поднимает свой, стоя на земле.
"Gasvva!" рявкнул я на нечеловеческого капитана. "На колени!"
Когда тот не послушался, стоявший надо мной человек ударил по мечом по скимитару Рамантану. Острие упало на песок, а капитан остался держать в руках сломанную половину своего ятагана. Все остальные сьельсины замерли. А один из ирчтани - возможно, Инамакс -приземлился менее чем в трех шагах от того места, где я стоял лицом к Сьельсину.
От того места, где я стоял на коленях на песке.
"Iya?" - спросил он, растерянно глядя на меня.
Двое?
"Двое?" Я услышал, как коленопреклоненный мужчина спросил своим резким делийским баритоном, и, обернувшись, увидел Адриана Марло, стоящего на коленях у моих ног. Он смотрел на меня, и я видел себя его глазами, видел, как Адриан Марло стоит, меч в руке, глаза дикие, пальто порвано, как у меня, левая рука окровавлена и присыпана песком. И я увидел, что Адриан стоит на коленях и смотрит на меня, потрясенный, как и я.
Я видел обеими парами глаз одновременно, наши поля зрения были взаимосвязаны, накладывались друг на друга… и пришло осознание. Я стал похож на бедного доктора Манна, мое тело было волной, преломленной на плоскости нашего существования.
Я находился в двух местах одновременно.
"Я - это я!" сказал я, забыв в пылу момента говорить на сьельсинском, и поднял четыре руки в унисон.
Бум.
Взорвался еще один шаттл, более удаленный. Я видел, как его огонь полыхал над верхушками ближайших к нам кораблей. Вокруг нас полыхали пожары, пески текли, как воск, на поверхности дорожек образовывались яркие круги. Шум взрыва стих, и когда я огляделся - посмотрел обеими парами глаз - я увидел, что огонь начал угасать.
Однажды, когда я был совсем маленьким, Гибсон зажег свечу и поставил на нее стеклянную банку, чтобы преподать нам с Криспином урок о горении. Свеча быстро сожгла кислород, оставшийся в маленькой баночке, и я задохнулся, когда свеча, казалось, задула сама себя - огонь превратился в дым.
Все вокруг нас - внезапно - все огни погасли.
Все звуки и движение прекратились.
Затем в небе открылся свет, свет из ниоткуда, без источника и направления, свет, льющийся с какого-то высшего плана.
Свет… и песня.
Нечеловеческая музыка заполнила огромное пространство воздуха, падая, как снег, как пепел на холодное и безмолвное поле боя. Это было похоже на восход солнца, на рассвет в зените неба.
Сьельсины вокруг меня содрогнулись, и все, кроме Рамантану, бросились ничком. Ирчтани с визгом и хлопаньем носились вокруг меня - вокруг меня обоих.
Читатель, я не могу заставить тебя понять. Если ты не видел того, что видел я - а ты не видел, - слова совершенно бесполезны. Даже для тех, кто стоял рядом со мной, слова бесполезны.
Слова - это всего лишь символы. Значки. Грубые репрезентации.
Они никогда не смогут охватить саму вещь.
Ничего.
Только не это.
Это было так, как если бы небо разверзлось, как если бы этот свет из ниоткуда выпрямил извилистые пути из другого времени и открыл тот высший план - пусть только на мгновение. Пространство за ним кишело глазами без век, безжалостными глазами, которые могли быть вырезаны из мрамора и украшены драгоценными камнями. Они скользили по небу, прикрепленные к огромным полосам сверкающей черноты, вращающиеся кольца в кольцах, как символы ее небесной речи - глаза, видящие все. Великая и ужасная музыка нарастала, но под ней, как можно различить метроном под мелодией, я слышал тиканье какого-то древнего и непостижимо огромного механизма.
Ушара вернулась.
Она питалась энергией уничтоженных ею кораблей, утоляла свою жажду их огнем и восстановила многое из того, что потеряла за миллион лет одиночества. Увидев ее явленной на небесах, я понял тогда - с остротой, более острой, чем любая другая, которую я когда-либо знал, - насколько я мал и насколько ничтожно все человечество. Мы были всего лишь преходящим явлением, случайностью природы, выпрыгнувшими наследниками какой-то протоплазматической слизи, далеко удаленными от океанских источников нашего рождения.
Она была огнем и воздухом, без всяких низменных элементов.
Сама свет и песня.
И этот свет и эта песня подняли меня на ноги, понесли в небо, увлекая меня к этим небесным колесам и этому смятению мутных глаз. И все же я чувствовал под коленями песок Сабраты и, посмотрев вниз, увидел себя, глядящего вверх, а глядя вверх, видел Адриана Марло, извивающегося, корчащегося в воздухе в хватке невидимых рук.
Вокруг себя я видел фигуры людей и сьельсинов, старые камни и корабли, целиком поднятые в воздух. Ирчтани летали среди них. Я видел, как один из них столкнулся с корпусом сьельсинского корабля, и почувствовал треск от удара в своих
