– Там никого нет, – сказал он, окинув взглядом открывавшийся с дерева вид. – Слишком жарко. – Посмотрел на меня с пресыщенной улыбкой, и мы оба вспомнили тот последний раз, когда говорили о погоде.

– Да? Ну ладно, тогда пойдем, – ответила я.

– Должно быть, тебе очень скучно, если ты решила вот так поиграть со мной, – произнес Леви.

Я ничего ему не ответила и посмотрела в соседний двор. В одном из шезлонгов, стоящих в тени, дремала кошка. Я вспомнила о том, как Бо часами наблюдал за этой кошкой, словно завороженный неравномерными подергиваниями ее хвоста. Я надеялась, что Леви не увидит кошку, потому что он наверняка захочет побросать в нее камнями.

Я не плакала с того случая. Я не чувствовала ничего, кроме всеобъемлющей необходимости защитить моих родителей. Я хотела, чтобы они снова смогли говорить о телевизионных передачах, о том, как провели день на работе, о том, куда мы поедем в отпуск. Обо всем том, что они обсуждали прежде, чем начался этот хаос с Леви.

Я посмотрела на него – мальчишка как мальчишка, волосы теплого золотистого оттенка зачесаны на правую сторону. Я гадала, всегда ли он был таким испорченным, словно персик, забытый на столе на несколько дней; может быть, я просто не замечала этого раньше?

– Ты любишь маму и папу? – спросила я.

Леви улыбнулся.

– Нет.

– А меня ты любишь? – Я постаралась сделать свой голос тихим и жалким.

– Нет. – Он прищурился. – Разве ты не слышала?

– О чем? – спросила я.

– Я больной, – прошептал Леви. – Чокнутый.

Я склонила голову набок. На подъездной дорожке послышался тихий рокот мотора, хлопнула дверца – мама приехала с работы. Я знала, что должна действовать быстрее, если не хочу, чтобы она увидела нас. Но я сохраняла спокойствие.

Леви засмеялся.

– Не волнуйся, сестричка, ты-то такая же нормальная и скучная, как они.

Брат направился к лестнице, туда, где через проем в ограждении открывался вид на бассейн и стеклянные окна. Я увидела, что он остановился, прежде чем начать спускаться, и сделала шаг к нему.

– Не смотри на меня так, словно опять разнюнишься, – фыркнул он. – Ты хочешь знать, что со мной не так?

Я не сказала ничего. Мы были почти рядом; я чувствовала запах его мальчишеского тела, еще не знавшего дезодоранта.

– Я ничего не чувствую, – сказал Леви. – Я могу делать все, что хочу.

Он ухмыльнулся, широко и злобно. На этот раз я ответила ему слабой улыбкой, и на миг выражение его лица сделалось озадаченным. Руки его свободно лежали на ограждении. Он стоял именно там, где мне было нужно.

Я молнией метнулась к нему, прежде чем он осознал, что происходит, резко, с силой, толкнула его в грудь и отпрянула назад – так же быстро и аккуратно. Леви судорожно втянул воздух – от моего удара у него перехватило дыхание. Я знала, что он попытается ухватиться за меня, утащить меня следом, поэтому отошла в самый дальний угол древесного домика. Я никогда не забуду выражение его лица: потрясение и изумление.

Он падал быстро. Раздался резкий, короткий удар, а потом остался лишь тяжкий стрекот цикад в предвечернем воздухе.

Сидя в уголке древесного домика, я думала только об одном, и дышала спокойно, удовлетворенно, прислушиваясь к крикам моей матери. Я сознавала, что, когда стану старше, кое-что будет грызть меня. Не то, что Леви умер от моей руки, а то, что он был не прав относительно меня. В этот момент я тоже не чувствовала ничего, кроме, возможно, облегчения.

Я была точно такой же, как он.

* * *

Я не могу вспомнить конкретный момент, когда поняла, что родилась сломанной. Во мне была трещина, сначала незаметная. И именно Леви расширил ее, сделал все, чтобы я стала такой же, как он, закрепил социопатические тенденции моей психики. Я ненавидела это. Не думаю, что меня так уж легко причислить к какой-то конкретной группе. В мире есть множество оттенков серого. Но это сидит в моем мозгу, оно преследует меня. Я устала притворяться, будто не сломана.

Эту свою особенность я осознавала медленно – то, как зарождалось мое безразличие, мало-помалу затопляя мое детство. Не то чтобы у меня полностью отсутствовали чувства. Я испытывала теплые эмоции в отношении немногих избранных: моих родителей, Бо… До какого-то момента я хорошо относилась к Леви, может быть, даже любила его. Любовь – это то, чего я, наверное, никогда не пойму до конца, но я видела ее отблески.

В младшей школе я наблюдала за своими одноклассниками. Мне не понадобилось много времени, чтобы осознать, что я не такая, как все. Пока они радостно рисовали мелками и играли в игры, я сидела в одиночестве, скучая и ничем не интересуясь. Чем старше я становилась, тем сильнее понимала, что со мной что-то не так.

Главный задира класса на несколько недель сделал меня своей мишенью. Он дергал меня за волосы, обзывал разными словами. Меня это раздражало, конечно, но спустя некоторое время он сделался для меня чем-то вроде мухи, которая жужжит, мешая уснуть. Один раз учительница выбранила его, потом сказала мне – мол, он делает это потому, что я ему нравлюсь. И подмигнула мне, словно то, что он дергал меня за волосы, было чем-то хорошим. Позже этот мальчишка наступил мне на ногу на перемене, когда я не позволила ему встать впереди меня в очереди на качели. Я не закричала и не заплакала, и его толстое лицо сделалось красным и обиженным. Он потребовал, чтобы я убралась из очереди, не то он наступит мне на другую ногу. Я пожала плечами – не то чтобы мне так уж хотелось на качели, но я встала в очередь потому, что все сделали то же самое. Я делала то, что должна была делать. Наверное, я была очень скучным объектом для травли, потому что после этого он отстал от меня.

Мать моей матери умерла, когда мы с братом были совсем маленькими. Воспоминания о ней смутны, но я помню ее вялую, полупрозрачную кожу, из-под которой просвечивали синие вены. Наши родители усадили нас с Леви перед собой, чтобы объяснить концепцию смерти. Мы пожимали плечами, как будто это было чем-то неважным. Мы не понимали смысла похорон и того, почему все так расстроены. Мне хотелось лишь поскорее вернуться домой и дочитать книгу.

В какой-то момент наши стремления резко разошлись в противоположные стороны. Леви предпочитал разрушение; я выбрала тишину, дрейфуя сквозь дни, словно призрак, и избегая человеческого общения.

Как-то на Рождество родители принесли домой вертлявого щенка. Они выглядели такими взволнованными и полными ожиданий, словно мы с братом должны были выбраться из своих облачных твердынь при виде этого комка темной шерсти. Я прижала теплое тельце к груди, щенок лизнул меня в нос, и я засмеялась. В пустоте возникло какое-то новое чувство. Это была надежда для меня. Леви сморщился – его отвращение к щенку было очевидным с самого первого момента.

Я назвала щенка Бо.

– Как будто подарок, – сказала я родителям. Мать посмотрела на отца, и на их лицах отразилось радостное облегчение.