И вот тогда Рульфо показалось, что сквозь зеленые зрачки он может разглядеть свои книги – поэзию, выстроившуюся в ряд на полках противоположной стены.

Мгновение спустя

он видел уже

только книги.

Три дня. Осталось три дня. Если дама не соврала (а она просто не могла этого сделать, заверила Ракель), дамы соберутся в субботу, в полночь. Семьдесят два часа, чтобы спланировать все их действия. Семьдесят два часа, чтобы продолжать жить и подготовиться к тому, что их ждет. Бальестерос не думал, что он готов, но понятия не имел, ни что ему следует делать, ни даже что это значит – «быть готовым».

Вскоре выяснилось, что хуже всех из них троих ожидание переносит доктор. Рульфо выказывал упрямое и абсолютное безразличие, которое никто – тем более Бальестерос – не мог поставить ему в упрек: он либо лежал, либо сидел, говорил мало, слушал еще меньше. Что касается девушки, то она заперлась в его кабинете, чтобы рыться в стихах. Бальестерос думал, что она, по крайней мере, смогла найти себе полезное занятие. А он? Что должен делать он?

Истомившись, он поднялся на чердак, достал ключ от принадлежавшей ему кладовки и открыл ее. Ружье и патроны к нему сразу попались на глаза: упакованные по всем правилам и покрытые слоем пыли, они лежали на своем обычном месте. Его отец был заядлым охотником, и, когда Хулия была жива, Бальестерос, стараясь подражать отцу, не упускал случая в сезон охоты на куропаток пострелять мелкую птицу – бесполезные, ностальгические, маленькие смерти, навевавшие воспоминания о семье. А потом все закончилось. Но вот вновь рядом с ним эта длинная холодная металлическая штука, и даже простое прикосновение к ней (он распаковал ружье, открыл его, заглянул в пустые глаза патронника) позволило ему почувствовать себя хорошо, даже ощутить некоторое возбуждение. Он и представить себе не мог, что испытает подобные эмоции, думая о возможности в кого-нибудь выстрелить, хотя и сомневался в том, что твари, подобные той, что вышла из ванны Рульфо позапрошлой ночью, могли бы быть обозначены словом «кто-нибудь».

Доктор спустился обратно с распакованным ружьем и коробкой патронов в руке, но в коридоре столкнулся с Рульфо. Он проследил за молчаливым взглядом Рульфо, направленным на оружие, и едва сдержался, чтобы не извиниться.

– Может, это глупо и бесполезно, – сказал он, – но мне нужно чем-нибудь заняться, иначе я сойду с ума.

– Можно с тобой поговорить? – задал вопрос Рульфо.

– Конечно.

Они направились в столовую и закрыли за собой дверь. И когда сели друг против друга, Бальестеросу вдруг показалось смешным, что он продолжает держать в руках ружье. И он осторожно положил его на стол. Рульфо закурил сигарету.

– Эухенио, – произнес он спокойно, после непродолжительного молчания, – ты уже дошел до этой черты. Ты нам очень-очень помог. Без тебя у нас ничего не получилось бы. Но я думаю, что начиная с этой точки дальше мы должны пойти одни. Это дело касается только нас, Ракели и меня. Несколько дней назад я думал по-другому. Думал, что я тоже попал на праздник, на который не был зван. Думал, что Акелос искала моей помощи в точности так же, как и твоей, по чистой случайности… Но позже я выяснил, что все не так. Я оказался вместилищем, и я втянут во всю эту историю в той же мере, что и Ракель. Кроме того, они убили двоих моих самых лучших друзей, предварительно истерзав их самым жестоким образом.

– Двоих?.. – удивился Бальестерос, помнивший только о Сусане.

Рульфо молча кивнул:

– Только что услышал в новостях: мансарда Сесара сгорела. Всех жильцов эвакуировали. Есть несколько потерпевших, но погибли только Сусана и он. Мне все равно, что это было – искра из камина или они сами приложили руку, но правда в том, что их убили. Они не оставляют свидетелей. – Он помолчал немного. Глубоко затянулся и выпустил дым кольцами. – Ты в это дело не замешан. У тебя есть кого защищать. Выйди из игры, уезжай. Кажется, твоя дочь живет в Лондоне, так?.. Ну так собери чемодан и поезжай ее проведать. Знаю, ты скажешь, что это ничего не изменит, но попытайся, по крайней мере. Если ты останешься, будет гораздо хуже. Однажды я уже советовал то же самое Сесару и Сусане, но они меня не послушались. Не хочу, чтобы это повторилось.

Доктор взглянул в его напряженное бледное лицо. «Он опустошен, ничего нет внутри. Ему все равно – умрет он или нет. Единственное, что ему остается, так это беспокоиться о других».

– Мы проиграем? – спросил он.

– Можно назвать это и так. У нас один шанс на миллион. И даже если нам удастся вывести из игры одну из них – Сагу, например, – останутся все остальные. Нам очень повезет, если в субботу ночью нам удастся спастись. Но подумай только, какой станет наша жизнь после этой ночи.

– Что происходит? – Бальестероса бросило в дрожь, но он решил улыбнуться. – Саломон Рульфо с горячим сердцем снова исчез, а вместо него появился пораженец?.. Хочу напомнить тебе, что нам удалось заставить выйти главного персонажа, слабое место всей группы, разве это не твои слова?.. И на нашей стороне – внезапность. Может, мы и струхнем в субботу, но уж они – дважды. – И показал на ружье. – По разу из каждого ствола.

– Неделю назад ты говорил мне, что я безумец, раз решил сражаться. А теперь что?

– Неделю назад я еще не видел того, что пришлось повидать с тех пор. Когда я вспоминаю Хулию, которая мне угрожает, я прихожу в ярость. Комната моей дочери все еще в крови. И до сих пор в моих пальцах живо отвращение к этой твари, которое я испытал, когда мы тащили ее из ванны, к этой твари, ставшей потом женщиной и заговорившей. Мне страшно, Саломон, очень страшно, так страшно мне не было никогда в жизни, даже тогда, когда я сидел в машине рядом с Хулией, с этим ее взглядом… Но я открыл одну вещь: страх делает меня опасным.

– Опасным для кого?

Мгновенье Бальестерос смотрел на него, не говоря ни слова.

– Не знаю, возможно, для меня самого, но я точно знаю, что теперь я вас не брошу. Ты полагаешь, что меня это не касается, но ты ошибаешься. Мой отец говорил, что есть такие вещи, которые случаются с некоторыми людьми, но касаются они всех, и все люди должны отвечать за них.

Рульфо коротко хохотнул:

– Страх не сделал тебя опасным, он сделал тебя поэтом.

– Точно так. Поэтому и как раз поэтому – опасным.

Они взглянули друг на друга. Рульфо улыбнулся в ответ:

– Ты – самый лучший человек на свете… Или самый большой идиот.

– В таком случае нас уже двое. Давай выпьем, чтобы это отметить. – Бальестерос разлил по стаканам виски.

– Делай как знаешь, – сказал Рульфо, – только не надейся на свое ружье. Та единственная, которая действительно может нам помочь, единственная, кто может что-то сделать, сидит сейчас в твоем кабинете, читая стихи, и пытается вспомнить, как их следует читать. Если ей это не удастся, ни одно ружье в мире не поможет… Что бы мы ни сделали, это ничем не поможет.