– Поплачь…

– Не могу…

– Может, приляжешь?

– Женя, он… в морге?

– Да. Вечером забирать поедем с Розаном. Там Чернов приехал, еще мужики какие-то, но я их отправил – не до них сейчас.

– Похороны…

– Не грузись, мы сами. Твое дело лежать.

– Женька, на чердаке где-то был кальян, – вдруг вспомнила Марина. – Пусть кто-нибудь достанет и почистит, а?

– Что за новости? – удивился он.

– Не разговаривай, просто сделай, и все! – отрезала она. – И отправь Данила за травкой, он знает, где взять.

– Ты спятила совсем? Еще за герычем отправь меня!

– Это я уже проходила – не понравилось, – спокойно ответила Коваль, игнорируя его злость. – Давай, не стой.

Через сорок минут все, что она просила, было в спальне, Марина крикнула Ветку, чтобы не задуриваться одной, тем более что мундштуков было два, и они улетели, растянувшись на кровати. Это помогло Коваль продержаться до вечера, до того момента, как из морга приехали Розан и Хохол, привезя гроб. И вот тут она сломалась – оказалось, что открывать его нельзя, настолько сильно обгорел Егор… У Марины началась истерика, она даже не плакала – просто истошно орала, колотя Хохла руками по груди. Он терпел, уворачиваясь, чтобы по голове не попало. Ветка металась по комнате в поисках валерьянки, но ее у Коваль, конечно, не было. Розан поехал за врачом, у которого лечились Маринины пацаны. Тот вкатил хозяйке лошадиную дозу реланиума, что в сочетании с гашишем оказалось штукой убойной – она отключилась прямо «на игле», как называли это девчонки-медсестры в отделении. Именно это и дало Коваль возможность поспать немного и прийти в относительную норму к утру. Едва проснувшись, она позвала Хохла и, когда он вошел, серый какой-то, с красными от бессонной ночи глазами, приказала:

– Пошли пацанов по всем развлекалкам города – если хоть одна тварь посмеет открыться сегодня, будут иметь дело со мной лично.

– Сделаю, – кивнул он, сжав пальцами переносицу. – Вставать будешь?

– А выбор есть?

– Держись, Коваль, – тихо сказал телохранитель. – День тяжелый будет… И поверь – мне жаль, что все так…

– Иди.

После душа, сидя перед зеркалом и глядя в него пустыми глазами, Марина курила и думала, чего бы такого тяпнуть, чтобы продержаться до вечера. Кое-как собрав себя в кучу, она спустилась вниз, где посреди гостиной стоял закрытый гроб. Все, что осталось от ее Малыша. Вокруг сидели его компаньоны, толпились Маринины пацаны, Розан, Дрозд, Ветка, вся в черном… При появлении хозяйки все встали, Розан приблизился и взял за руку:

– Идем, посажу тебя.

– Я сама! – громко и отчетливо сказала Коваль. – Я все могу сама.

Наверное, окружавшим ее в этот день людям Марина казалась чудовищем – не проронила ни слезинки, ни разу не поднесла к глазам платок, который сжимала в руке. Просто стояла у могилы, опираясь на свою трость, и сухими глазами смотрела на огромную, нескончаемую вереницу людей, текущую мимо, как река. Бурый, окруженный толпой охраны, подошел и обнял, повторив фразу, которую Марина уже слышать не могла:

– Держись, держись, Коваль!

Кто бы знал, чего ей стоило держаться так, как она держалась весь этот бесконечный день! Коваль отогнала от себя все мысли, отключилась от факта, что это ее муж лежит в гробу, Егор, чертов Малыш, бросивший ее так неожиданно, так навсегда…

Зато ему не суждено будет увидеть жену постаревшей, потерявшей свою привлекательность и свежесть, он не будет присутствовать при том, как из стервозной, красивой девицы она превратится в тетку, в бабку. Он запомнил ее молодой, для него она навсегда такой и останется.

Вот и все – от любимого человека остался только черный деревянный крест, временный, конечно, потом Марина поставит памятник, такой, что его будет видно издалека. Они с Хохлом остались вдвоем у свежей могилы, только шестеро охранников на расстоянии. Коваль подошла совсем близко, привалилась к кресту и проговорила:

– Прощай, любимый… если обидела тебя когда-то, прости меня, это не со зла – ведь я люблю тебя. Я буду приходить к тебе, ты не останешься один, ты всегда со мной. Прощай, Егор… мы еще встретимся с тобой, Малыш, и нас с тобой выкинут из рая за наши штучки. Ты только дождись меня, родной.

Хохол зажал уши руками, не в силах выносить этот бред, который хозяйка несла вполне осмысленно и серьезно. Марина оторвалась от креста и протянула ему руку:

– Подай трость, я сейчас упаду.

Подав палку, он помог перебраться через мерзлые комья земли и повел к машине. На поминки в «Золотой орел» Коваль не поехала – это дело личное, она хотела побыть одна, попытаться осознать и осмыслить все, что случилось. С ней поехали Розан и Ветка, только с ними Марина могла разделить свое горе, только они имели на это полное право.

Они сидели за столом в гостиной и молчали. О чем говорить… Люди, собравшиеся здесь, прекрасно знали, что Марине сочувствия не нужно, она не выносит, когда ее жалеют, а говорить о Егоре никто не мог – просто не верили: казалось, что откроется дверь и он войдет, сбросит на пол дубленку и скажет: «Привет, девочка моя! По какому поводу банкет?» И Коваль, как всегда, сорвется с кресла и повиснет на его шее, болтая ногами…

Не войдет уже никто, и не будет больше ничего уже. Какое жуткое, безнадежное слово – «никогда»!

– Ну что, дорогие мои, вот я и вдова, – произнесла Марина, глядя перед собой и вертя в пальцах стакан с текилой. – И давайте за это выпьем. За Черную Вдову.

Она одним глотком влила в себя весь стакан, не поморщившись даже. Рядом плакала Ветка, ее острый носик покраснел, щеки пошли пятнами, со стороны казалось, что подруга переживает смерть Марининого мужа едва ли не сильнее, чем сама Коваль. Но у той все эмоции пропали куда-то, она спокойно курила, пила текилу, словно не поминки это, а просто посиделки…

Хохол, маханув стопку водки, посмотрел в сторону хозяйки:

– Ты поаккуратнее бы с текилой-то…

– Не лечи меня.

– Да не лечу я, просто знаю, что легче не станет.

– Ты прав – не станет, – согласилась она неожиданно для всех, отставив стакан. – Вы не обидитесь, если я пойду спать? Малыш бы не возражал, я знаю.

Тяжело поднявшись из-за стола, Марина побрела в спальню, велев рванувшему было за ней вслед Хохлу:

– Сидеть! Напейтесь хоть вы, раз я не могу.

В темной спальне, расстелив постель, она вынула из ящика у зеркала флакон «Хьюго» и побрызгала одеколоном на подушку Егора. Со стороны выглядело глупо, наверное, но это создавало иллюзию того, что он с ней, просто вышел на минутку и скоро вернется. С этого момента у Марины вошло в привычку поливать постельное белье туалетной водой или одеколоном мужа…

Потекли дни, однообразные и серые. Коваль машинально вставала утром, на автопилоте ехала в офис, на том же автопилоте решала какие-то вопросы, что-то подписывала… Жила как во сне, не в силах проснуться и не в силах продолжать. Хохол был рядом неотлучно, отгонял от нее назойливых журналистов, желавших знать подробности. Он не делал попыток сблизиться с Мариной, уважая ее горе, просто был рядом, оберегал от всего, защищал, хотя особой нужды в этом и не было. В день ее рождения он привез с утра огромный букет желтых хризантем, неловко поцеловал в щеку и смутился, глядя, как она плачет, роняя слезы на цветы.