«Сами виноваты, – философически думал мессир фон Райхерт, уже начавший проникаться немудреной и насквозь циничной точкой зрения идущих через Переднюю Азию крестоносцев. – Соблюдали бы собственный уговор, и все закончилось благополучно. Мы бы спокойно прошли мимо. Так нет, им приспичило цапнуть Барбароссу за пятку».

Отсюда, со склона холма, где был разбит маленький лагерь английских посланников и примкнувших к ним соотечественников, Гунтер отлично видел большой императорский шатер с лениво развевающимся желтым полотнищем стяга. Черный римский орел на знамени хищно разевал клюв и топорщил перья. Около шатра, по обыкновению, толпилось пестрое сборище приближенных старого императора, сегодня изрядно увеличившееся за счет конийских посланников.

За шелковыми стенами разыгрывалась очередная партия в политические шахматы – молодой конийский султан Орхан, явившийся с просьбой о перемирии, расплачивался за свою ошибку. Впрочем, не он первый принял желаемое за действительное, самоуверенно решив, что стоящий во главе крестоносной армии дряхлый старик шестидесяти пяти лет уже ни на что не годен. Повелитель Римской империи с величайшим удовольствием разыгрывал из себя скандального и вздорного старца, то порывающегося развернуть войско на ненавистную Италию, то без причины отчитывающего приближенных, свитских и родичей – но под этой маской по-прежнему скрывался жесткий, решительный и умный правитель, державший огромную армию в железном кулаке и лично возглавивший штурм Коньи.

По сравнению с воинством Ричарда, где каждый отважный воитель кичился собственной доблестью, а приказов мало кто слушался, армия германского императора представала прямо-таки образцом муштры и организованности…

Штурм начался около полудня и закончился к шести вечера, когда с грохотом пали главные ворота. Султан с малой свитой сумел улизнуть из города, чтобы спустя несколько дней униженно притащиться на поклон к победителям. Как подозревал германец, попытка воспрепятствовать Барбароссе обойдется Орхану и его подданным очень и очень дорого – припасами, золотом и всем, что потребуется армии. Не говоря уж о том добре, которое франкские рыцари позаимствовали в городе.

Де Фармер и Мак-Лауд принимали участие в штурме. Двое сорвиголов зазывали и его, но германец отказался наотрез – хватит с него ратных подвигов, метаний под стрелами и копьями, и рискованной игры со смертью. Вернулись герои-крестоносцы ужасно довольными, притащив с собой уйму подвернувшегося под руку барахла, ценного и не слишком. Ненужное тут же продали в лавки воинских маркитантов, прочие трофеи оставили себе. Мишель и Дугал в качестве мародеров еще поскромничали, Гунтер видел повозки, до отказа набитые трофеями и еле передвигавшиеся.

Франкское войско пятый день стояло в весенних садах, отдыхая после боя. Конья горела, а султан Орхан мрачно выслушивал условия, на которых европейские захватчики соглашались вернуть его же собственную столицу. И, наверное, мысленно проклинал себя за решение бросить вызов Барбароссе. А старый император веселился вовсю, притворно вздыхая и сочувствуя бедам правителя Коньи.

* * *

Четыре месяца путешествия через пустынные края Малой Азии, вдоль незримой границы Византийской империи и Румского султаната, наглядно показали мессиру фон Райхерту, как выглядит средневековая армия на марше. Многоголовый, топочущий сотнями копыт зверь неуклонно влачился по разбитым дорогам и бездорожью к югу, к берегам Средиземного моря. За конницей грохотала пехота и надрывно визжало колесами охвостье многочисленных обозов. Передвижной город с лавками, мастерскими, кузницами и походными часовнями. Гунтеру казалось, армия движется страшно медленно. Однако те, кто минувшей осенью преодолел Венгрию, Фракию и Болгарию, уверяли, что на самом деле войско перемещается довольно бодро. Константинополь в лице новой императрицы и Синклита – может, не слишком охотно, скрипя зубами и подсчитывая истраченные безанты – выполнил обязательства, подписанные покойным Андроником, предоставив крестоносному воинству корабли для переправы через Босфор и знающих проводников по азиатским землям. Уклонились ромеи только от обещания поддержать крестоносцев воинскими силами, заявив, якобы не могут распылять свою армию и верят в доблесть франков.

– Скатертью вам дорога, Иерусалим – вон там, и нечего маячить под нашими стенами, – цинично высказался по этому поводу Дугал.

Железная змея ползла через пустынные, незаселенные холмы – которым через пару столетий предстояло стать оживленными турецкими провинциями – от одной сторожевой крепости до другой, от источника к источнику. Вода была здесь величайшим сокровищем, ценностью превыше золота и человеческой жизни. Мутная, грязная вода крепостных колодцев – сперва лошадям, потом людям. Когда крестоносное воинство уходило дальше, приходилось ждать по нескольку дней, чтобы высушенные до дна колодцы снова наполнились. Некоторые так и оставались пустыми, вода больше не возвращалась.

Два зимних месяца, морозных, ветреных и пыльных. Однообразные безлесные холмы, переходящие в выветренные горы, редкие бедные деревушки. Подъем, свернуть лагерь, в седло, рысью-трусцой-шагом до наступления вечера, разбить лагерь, ночлег – бесконечно-непрерывное, однообразное движение вперед. К побережью. Туда, где шумные города Киликии, а не эта наводящая уныние и тоску смерзшаяся холмистая степь.

В начале весны разделенное на полутысячи крестоносное воинство преодолело никому не принадлежащие и никем не заселенные пустоши. Порой из-за холмов в облаках пыли выскакивали конные отряды неведомой национальности. Мессир фон Райхерт решил, что нападающие должны быть сельджуками, захватившими изрядную часть бывших византийских провинций. Его сотоварищи по Походу, не вдаваясь в различия, скопом именовали любых противников «турками» либо «сарацинами». Завязывалась схватка, врагов истребляли либо отгоняли, уцелевшие грабители исчезали в распадках, угоняя лошадей, подводы с припасами, и порой похищая людей.

Однажды в сумерках такой разбойничий отряд налетел на посольскую стоянку. Гунтеру еще долго вспоминался конь, прыгнувший прямо через сыплющий искрами костер, вопли, божба, перемещаемая отборными проклятиями – и широкий светлый полукруг летящей клейморы, подсекающей ноги лошади. Бедное животное, визжа, покатилось по земле. Всадник успел выпрыгнуть из седла и несколько мгновений ожесточенно рубился с «неверными» – пока его не прикончили набежавшие со всех сторон франки.

Покалеченного и бившегося посреди стоянки коня хладнокровно прирезал де Фуа. Мессир фон Райхерт поначалу содрогнулся, когда мертвого жеребца деловито выпотрошили, мясо закоптили и преспокойнейшим образом съели. Однако, как убедился на собственном опыте германец, жареная конина ничуть не хуже любой другой пищи. Особенно если выбирать не из чего, ибо в армии начинались трудности с провиантом. Тот, что везли с собой из Византии, подходил к концу, а приобрести новый в пустынных областях было попросту негде. Оставалась надежда на Конью – Кылыч-Аслан, третий десяток лет правивший султанатом, мудро предпочел дать крестоносцам все, что они просят, и пропустить воинство Христово через свои земли к пределам Киликии.

До границ Конийского султаната оставались считанные дни, когда по войску зашелестела тревожная новость – старый Кылыч, ненадежный, но все-таки союзник, умер. То ли по дряхлости лет, то ли с посторонней помощью. Новый султан, младший сын Кылыч-Аслана, не намерен кланяться перед неверными и выполнять договор, подписанный его отцом.