Он поворачивается к ней. Она чувствует его напряжение, слышит затрудненное дыхание.

— Да. Все в порядке.

Она придвигается ближе, берет его за руку. Перед ними — многочисленные венки и букеты: белые хризантемы, ярко-желтые ноготки, бесчисленные лилии и ирисы.

— Красивые, правда?

Джим не отвечает. Пришедшие на похороны постепенно расходятся, направляясь к припаркованным машинам.

— Мы можем поехать домой, — говорит Ева. — На поминках присутствовать не обязательно.

— Нет.

Джим сильнее стискивает ее руку.

— Нет, мы должны. Ради Антона. Ради Теа и Ханны. Не обращай на меня внимания.

Как и на пути в крематорий, Ева садится сзади, с Ханной. Джим располагается на переднем сиденье рядом с водителем: держится подчеркнуто прямо, демонстрируя, что с ним все в порядке. Так он ведет себя всю неделю — отстраненно и молчаливо — с того дня, как они побывали у врача.

Уже тогда, когда врач попросил, а вернее, потребовал провести биопсию, Ева знала: результаты будут не очень хорошими. Но выслушать диагноз все равно оказалось трудно: Еве чудилось, что она находится где-то далеко, а не сидит на твердом пластмассовом стуле возле стола доктора. «Пожалуйста, — твердила она про себя, не зная наверняка, к кому именно обращается. Может быть, к матери, а может быть, к Якобу, чье доброе мудрое лицо часто видела перед собой. — Я только что потеряла брата. Не хочу потерять еще и мужа».

Голос врача доносился до нее далеким эхом. Но Джим слушал внимательно, подавшись вперед и делая пометки в блокноте, прихваченном с собой по предложению Евы. Потом она перечитала эти записи, дополняя их там, где считала необходимым. «При химиотерапии, — писал Джим, — 12–18 месяцев, без нее — 6–8». Цифры «6–8» были подчеркнуты трижды.

Они договорились, что сообщат родственникам после похорон Антона.

— Нельзя их сейчас перегружать, — сказал Джим. — Да и мне нужно время все осознать.

Ева согласилась. В любом случае она не могла сразу подобрать слова, чтобы донести до кого-то такие новости. Так что пока об этом знали только они двое и добросердечная медсестра по фамилии Макмиллан, переехавшая к ним два дня назад из Брайтона: сидя на диване в их гостиной с чашкой чая, она демонстрировала им буклет, выполненный в жизнерадостных цветах.

— Химия, — сказала медсестра, — даст вам некоторое время, мистер Тейлор. Оно ведь того стоит, не правда ли?

Ева ждала, что Джим согласится, но он промолчал.

Он не плакал: его глаза оставались сухими во время похорон Антона, которые прошли точно так, как спланировали Ева и Теа. Ян Либниц прочитал кадиш. Ведущая церемонии — прощальные слова, написанные Теа при помощи Евы. Ханна не побоялась прочитать стихи Дилана Томаса. Когда гроб с телом Антона отправился в последний путь, помещение заполнили звуки Крейцеровой сонаты в исполнении Якоба. В этот момент Ева расплакалась: плечи ее тряслись, дыхание прерывалось. Теа обняла Еву за плечи, и ту охватил стыд: это она должна была утешать жену брата; понимание, каково это — потерять мужа, — уже начало приходить к ней. Ева заставила себя вспоминать Антона веселым, довольным, счастливым — наверняка таким он хотел бы сохраниться в ее памяти — и не думать, во что вскоре может превратиться Джим, сидящий сейчас рядом с ней.

Столы накрыты в гостиной — жареные цыплята, картофельный салат, запеченный лосось и норвежские тефтели. Официанты, бесшумно передвигаясь из комнаты в комнату, разносят на серебряных подносах напитки.

Вернувшись из ванной на первом этаже, Ева на мгновение останавливается в дверях гостиной, осматривая помещение. В одном углу она видит Пенелопу и Джеральда, которые беседуют с Дэвидом и Джакеттой, высокой яркой женщиной в черном вельветовом пиджаке. Ребекка и Гарт стоят рядом с Яном и Анджелой Либниц, двоюродным братом Джима Тоби и Карлом Фридландером, деловым партнером Антона. У французских окон она видит Софи и Пита. В подступающих сумерках этого холодного, сырого, сумрачного дня Элис играет в саду вместе с Алоной и Мириам; Ханна и Теа ушли ненадолго передохнуть на второй этаж. У нее за спиной выходят из кухни Сэм и Кейт. Куда подевался Джим, она не знает.

— Мам. — Сэм берет ее за руку. — Ты в порядке?

Она оборачивается, слабо улыбается в ответ.

— Да, дорогой. Настолько, насколько это возможно. А ты?

— Держусь. Давай ты что-нибудь съешь.

Ева кладет еду на тарелку, хотя знает, что всего этого ей не одолеть. Она редко ела с тех пор, как в новогоднюю ночь раздался звонок Теа. Они с Антоном были на вечеринке, когда у него случился сердечный приступ; Ева, Джим, Ханна и Джереми провели остаток той ночи в отделении скорой помощи. А с момента, как они с Джимом побывали у врача, она стала есть еще реже.

— Бабушка Ева.

Это Элис. У нее такое серьезное выражение лица, будто она готовится сообщить важные новости.

— Дедушка ждет тебя на улице, хочет поговорить.

Ева поднимает голову и видит Джима, который, сгорбившись, курит в саду.

— Спасибо, Элис, дорогая. Отнесешь на кухню эту тарелку?

После теплой гостиной холод снаружи ощущается особенно остро. Плотнее запахивая свой жакет, Ева жалеет, что не надела пальто. Она подходит к Джиму.

— Вот ты где.

Джим кивает. От сигареты остался только фильтр. (Джим бросил курить и начал опять в ту бесконечную бессонную ночь в больнице.) Растоптав окурок каблуком, обращается к Еве:

— Я решил пройти химию.

— Правильно, — говорит Ева ровным голосом, стараясь не выдать облегчения. Он внимательно смотрит на нее своими голубыми глазами.

— Мне это казалось бессмысленным. Восемнадцать месяцев вместо восьми — какая разница?

Ева делает шаг к нему, становится рядом, но руки их не соприкасаются. В кустах в дальнем углу сада раздается шуршание: там охотится пожилой кот Антона и Теа по кличке Мефистофель.

— Большая разница, — говорит она.

— Да. Теперь я понимаю.

Джим протягивает руки и обнимает Еву.

— Давай скажем им обо всем вместе? Не на этой неделе. Может быть, в следующее воскресенье. Мы можем устроить вечеринку. Ну, не совсем вечеринку… Но ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да, дорогой, я понимаю.

В тишине они слышат, как открывается дверь, ведущая из кухни в сад: появляются молодые мужчина и женщина, которых Ева не знает — должно быть, коллеги Ханны по больнице: они достают сигареты и переговариваются громкими, звучными, уверенными голосами.

Увидев пожилую пару, стоящую в обнимку, женщина смущенно говорит:

— Ох, простите, что помешали.

Ева качает головой:

— Нисколько.

Молодые люди уходят в глубь сада, где Мефистофель, обернув хвостом передние лапы, вынюхивает добычу.