Среди заполнивших бар охотников, железнодорожников и коммивояжеров двое американцев прямо-таки бросались в глаза. Каждый взял по бутылке пива, за которым они и просидели все время, какое здесь провели. Каждый был в чистой рубашке, хорошего качества брюках и шнурованных ботинках из грубой кожи, между тем как все охотники были одеты так, точно собирались отправиться из бара прямиком по окопчикам. И обоим было явно не по себе, похоже, нервозность Кросли заразила и его спутника. Разговаривали они только друг с другом и часто оглядывали бар — его жестяный потолок, ведущую в вестибюль дверь, вход на кухню, закрытую дверь игорного зала. Артур Ремлингер, вот кого они ждали. Они же попросили передать ему, чтобы он подошел к ним, поговорил насчет охоты. А он все не появлялся, и это свидетельствовало о чем-то важном: может быть, Ремлингер не пожелал, чтобы его разглядывали, и сбежал — и, значит, он тот, кого они искали.

Я стоял у музыкального автомата, наблюдая за ними, ожидая, когда Ремлингер войдет в бар и начнет, как обычно, кружить по нему, отпуская шуточки, угощая кого-нибудь выпивкой, обещая всем хорошую охоту, — мне такое его поведение всегда казалось ненатуральным. Машина Флоренс на парковке отсутствовала. Я полагал, что и самой ее нет в отеле, — она либо сидит с больной матерью, либо занята в своем магазинчике. Оно и понятно: Артуру было ни к чему, чтобы она столкнулась с американцами.

Разумеется, я не знал, что задумано у американцев на случай, если они, присмотревшись к Ремлингеру, придут к тому или иному выводу. Возможно, едва увидев его, они — мне хотелось верить в это — поймут, что он не тот человек, который мог взорвать бомбу и убить кого-то. И поедут себе домой, довольные, и думать об Артуре забудут. Но вот если они решат, что он-то и есть убийца, что припасено у них для такого случая? Очень я волновался, стоя у стены шумного бара, наблюдая за натужно шевелившими мозгами американцами и зная, кто они, между тем как им и в голову не приходило, что они известны мне либо кому-то еще, — то есть я обладал преимуществом перед ними. Однако происходившее должно было чем-то разрешиться. Чарли об этом не говорил, но ведь ясно же было, что он именно так и думает и что результат теперешних событий может оказаться очень дурным.

Меня снова так и подмывало подойти и заговорить с ними — хотя подобного рода поведение отнюдь не в моем характере. Меня словно притягивало нечто рискованное и драматичное. Мне хотелось сказать им, что я родился в Оскоде, — вдруг для них это что-нибудь да значит. Что бы ни почувствовал я, когда подошел к их машине и провел ладонью по теплому металлу капота, — удовольствие от их цельности, даже приязнь к этим людям (мне совершенно не знакомым), связь с ними, определявшуюся наличием у нас общей тайны, — собственно говоря, все сразу, — я хотел почувствовать это снова и не сомневался, что смогу, никого не подвергнув опасности. Конечно, я не стал бы пересказывать им то, что услышал от Чарли. А еще я думал, что они могут случайно поделиться со мной какими-то важными сведениями: своими мыслями о Ремлингере, намерениями на его счет — либо теми, либо иными, в зависимости от того, к каким выводам они придут, понаблюдав за ним.

Но как раз в тот миг, когда я почти уж набрался решимости обратиться к ним, в бар вошел из вестибюля Артур, и двое американцев, похоже, мгновенно поняли, кто он, как будто у них в головах имелся его мысленный портрет и Артур в точности ему соответствовал.

Краснощекий и круглолицый толстячок в парике — бывший полицейский — быстро сказал что-то молодому Кросли, и кивнул, и взглянул на Ремлингера, подошедшего к столу, за которым сидела большая компания охотников, и громко с ними заговорившего. Кросли обернулся, окинул Артура взглядом и, как мне показалось, вдруг здорово посерьезнел. Он тоже кивнул, снова повернулся к столу, обхватил ладонями свою бутылку пива и произнес какую-то короткую фразу. После этого оба сидели лицом друг к другу в грубом свете бара, под изображением дерущихся лосей, и молчали.

Ремлингер надел в тот вечер мягкую фетровую шляпу, он часто носил ее, и один из дорогих, купленных в Бостоне твидовых костюмов, сообщавших ему вид в баре неуместный. С шеи его свисали на шнурке очки для чтения. Ярко-красный галстук и угадывавшиеся под твидовыми брючинами голенища кожаных сапог. В то время я этого не понимал, но много позже сообразил, что одевался он, как английский герцог или барон, совершавший обход своего поместья и заглянувший в бар, чтобы выпить виски. Эта маскировка должна была помешать людям, которых он поджидал пятнадцать лет, опознать его, даром что имени своего он не изменил и опознать его мог кто угодно, было бы желание. Возможно, он даже и не пытался скрываться, а просто коротал время в ожидании дня, который теперь наконец-то настал.

Кросли наблюдал за обходившим бар Ремлингером. Джеппс на него не оборачивался, просто сидел и смотрел на Кросли и словно бы производил какие-то расчеты. Походило на то, что он снова обратился в полицейского — поначалу дружелюбного, затем вдруг ни в малой мере. А я гадал, при оружии ли они, — ведь Чарли говорил, что у них есть пистолеты.

Ремлингер заметил меня, стоявшего рядом с музыкальным автоматом. «Ага. Вот и мистер Делл», — произнес он, и улыбнулся, и безразлично помахал мне рукой. Еще миг — и он должен был оказаться у стола американцев. Уходить мне не хотелось, нужно было понаблюдать за ними. Увидеть, что произойдет, когда все трое сойдутся лицом к лицу — Артур Ремлингер, знающий, кто они, и американцы, которым ничего об этом его знании не известно, которым предстоит решить, убийца ли он. Посмотреть на такое захотелось бы всякому. Ситуация могла сложиться опасная, если все трое вооружены и если они решат, что продолжать игру в кошки-мышки бессмысленно.

Я увидел: Ремлингер повернулся к американцам, секунду вглядывался в них, но затем снова заговорил с охотниками из Торонто. Один из них прикрыл ладонью рот и что-то сказал ему, как будто по секрету. Ремлингер коротко взглянул в мою сторону, наклонился к охотнику, прошептал какие-то слова, оба засмеялись. Ремлингер посмотрел на меня в третий раз, как если бы разговор у них шел обо мне, — в чем я сомневался. И наконец направился к американцам.

Нервничавший Кросли немедленно встал, вытер о штанину ладонь, широко улыбнулся и протянул ее Ремлингеру, словно испытывая облегчение от того, что минута эта все же наступила. Я услышал, как Артур, пожимая ему руку, представляется обоим. Услышал «Кросли». Второй американец тоже встал, обменялся с Артуром рукопожатиями, назвался и добавил что-то, рассмешившее всех троих. «Британская Колумбия», сказал Джеппс, а затем: «Мичиган». Артур тоже произнес «Мичиган», все опять рассмеялись. Он походил на актера, играющего роль человека, которого никто бы не заподозрил в том, что он способен взорвать заряд динамита и убить человека. Вообще говоря, я не верил, и по многим причинам, что такое возможно, однако вся его жизнь в Канаде была репетицией вот этого момента. Если он добьется успеха, — а он полагал, что так и будет, поскольку настрадался уже достаточно, — все сложится хорошо, жизнь пойдет дальше. Если не добьется, если его изобличат как убийцу и ему волей-неволей придется думать о возвращении в Мичиган, тогда может случиться всякое, точно сказать тут ничего невозможно. Что ж, поживем — увидим.