По правде сказать, она даже надеялась на обратное, ибо полагала, что ей лично хевы не уготовили ничего хорошего, а остальным, если есть такая возможность, лучше держаться от нее подальше. Через напряженно съежившегося на ее коленях Нимица она воспринимала весь спектр наполнявших палубу транспортного суденышка эмоций. На неуверенность и страх пленников накладывалось злорадное нетерпение головорезов из БГБ. А в том, что это настоящие головорезы, сомневаться не приходилось. Разведывательные агентства Мантикоры подвергли работу Бюро государственной безопасности и его роль в поддержании власти Комитета скрупулезному анализу, и Хонор была знакома с отчетами разведчиков. Аналитиков адмирала Гивенс больше интересовало влияние карательных органов на боеспособность Народного Флота, а не на гражданское общество, однако они отметили, что персонал этой зловещей конторы рекрутировался не только из социальных слоев, оппозиционных прежнему режиму, но и из числа сотрудников старого Министерства внутренней безопасности, упраздненного нынешней властью. Эти чуждые какой-либо идеологии циничные профессионалы, сумевшие вовремя переметнуться на сторону победителей, старались доказать свою верность новому режиму, усиленно делясь опытом с новичками, которые во многом превзошли учителей благодаря наличию обширной практики.

Одной из причин падения режима Законодателей явился несистематический характер проводившихся ими репрессий. Так, после бесследного исчезновения в течение недели десятков смутьянов на следующей неделе правительство могло в стремлении снискать популярность у долистов объявить всеобщую амнистию. А вот Комитет общественного спасения подобных ошибок не допускал. Корделия Рэнсом заявила, что «…первейший долг государства – не останавливаться перед самыми крайними мерами, служащими защите интересов народа», и Бюро госбезопасности претворяло эту идею в жизнь ежедневно – ревностно и неустанно. Официальные средства массовой информации Республики не только не отрицали фактов массового террора, но и всячески восхваляли эту политику, заявляя, что врагов народа надлежит выявлять и безжалостно уничтожать.

Прежде Хонор не задумывалась, какие люди должны проводить в жизнь подобную политику, но сейчас поняла это с ужасающей отчетливостью. Просто не могла не понять, ибо их эмоции – злоба, жестокость, властолюбие – буквально захлестывали ее. Однако даже не это было самым худшим: некоторые из охранников взирали на пленных, не испытывая вовсе никаких чувств. Безразличие пугало сильнее самого жуткого садизма, ибо, относясь к другим, как к насекомым, они и сами перестали быть людьми, превратившись в механические орудия убийства. Сделала их такими служба в БГБ, или же врожденные психические особенности привели их на эту службу, не имело значения.

Как не имело значения, со злобой или с холодным безразличием смотрели охранники на Хонор: все они, так же как и она сама, прекрасно знали, что ее участь предрешена, и определена она отнюдь не Денебскими соглашениями.

Челнок вошел в атмосферу, и Хонор закрыла глаза, покрепче прижав к себе теплое, пушистое тело Нимица. Никаких иллюзий относительно своего будущего она более не питала.

* * *

Уголком глаза Томас Тейсман взглянул на гражданина контр-адмирала Турвиля. Рэнсом вызвала к себе Турвиля, Хонекера, Богдановича и Форейкер, когда Харрингтон еще не отконвоировали на планету. Тейсман на этой встрече не присутствовал, а увидев после нее Турвиля, обычно веселого и жизнерадостного, поразился его напряженному побледневшему лицу. Потрясенным выглядел и Хонекер. Правда, насчет Турвиля Тейсман засомневался, чего в этом напряжении больше: страха или ярости, а вот насчет Хонекера не было никаких сомнений: он был напуган. Не лучшим образом выглядели и Богданович с Форейкер: такие же бледные. Хотя начальник штаба владел собой лучше, чем народный комиссар, его окаменевшее лицо выдавало испуг, тогда как Форейкер явно обуревало желание рвать и метать. Разумеется, ей хватало ума держать себя в руках, однако отсутствие всякого выражения на продолговатом узком лице не могло замаскировать бушевавшего в голубых глазах пламени ярости.

Шаттл опустился на посадочную полосу, и Тейсман задумался о еще одном фигуранте разыгрывавшегося смертоносного представления, Уорнере Кэслете. Этого человека участь Харрингтон волновала еще сильнее, чем самого Тейсмана, волновала настолько, что он, ворвавшись в кабинет адмирала, наговорил в присутствии Ле Пика множество слов, игнорировать которые народный комиссар просто не имел права. Однако, судя по тому, что Уорнера до сих пор не арестовали, он все-таки пропустил их мимо ушей, а Тейсман, со своей стороны, чтобы уберечь офицера, отослал его проводить инспекцию сенсорных платформ по периметру системы. В сложившихся обстоятельствах и это можно было считать победой.

Челнок остановился, и едва отворился люк, адмирал понял, что БГБ уже прибрала пленных к рукам: все охранники были в черных мундирах, да и сам катер имел бортовой номер «Цепеша». Более того, караул на взлетно-посадочной полосе тоже был составлен из громил госбезопасности: ни флотских, ни морпехов нигде не было видно. Вооруженных до зубов костоломов, напротив, собралось видимо-невидимо. Впрочем, они никогда и нигде не появлялись в одиночку и без оружия, что недвусмысленно обозначало их отношение к народу, интересы которого эти люди якобы оберегали. Губы Тейсмана едва не скривились. Он боялся, что знает, почему сюда нагнали такую прорву охранников.

Покосившись в сторону, адмирал приметил Рэнсом, непринужденно беседовавшую с капитаном «Цепеша» Владовичем. Присутствие этого человека являлось для и так крайне взвинченного Тейсмана дополнительным раздражителем. Адмирал считал Владовича недостойным капитанского звания, ибо присутствовал на последнем предвоенном заседании аттестационной комиссии, отказавшей этому человеку в присвоении звания лейтенант-коммандера в… семнадцатый раз. Владович прослужил лейтенантом двадцать шесть стандартных лет – слишком много даже для флота, в котором получение звания выше капитанского обеспечивало лишь наличие связей с правящей кастой. Было совершенно очевидно, что карьера ему не светит, и он сам это понимал. Знания, опыт и профессиональная компетентность не позволяли командованию просто спровадить его в отставку, но явные садистские склонности делали его повышение неприемлемым. Владович ухитрялся изводить всех, кто оказывался в его подчинении, откровенно издеваясь над ними, но не нарушая при этом ни единой буквы Устава. Если Законодатели и могли закрывать глаза на подобное поведение, то только ради своих, и хотя Тейсман не раз возмущался кастовым подходом к флотской карьере, его радовал тот факт, что Владовичу не удалось высоко подняться по служебной лестнице. При этом сам Владович приписывал незадавшуюся карьеру исключительно отсутствию нужных связей и искренне считал, что выходцы из семей Законодателей не допускают его к ответственным постам исключительно из зависти к его знаниям и навыкам.

При старом режиме он так и прозябал бы в лейтенантах, но случившийся переворот открыл для него путь к продвижению в квазивоенных формированиях БГБ. При всех личных недостатках флотское дело он знал, а его рвение в выкорчевывании «врагов народа» вошло в легенду. Правда, получив под начало корабль и экипаж, он, похоже, так и не осознал, что это налагает на него особую ответственность. Владович не пользовался популярностью даже среди персонала БГБ. По слухам, он управлял кораблем как своей вотчиной, а к подчиненным, за исключением нескольких любимчиков, относился как к крепостным. При этом, прикрываясь демагогической трескотней насчет служения народу, капитан поощрял наушничество и усиленно настраивал одну часть команды против другой.