Снова встряхнувшись, он сунул ингалятор в брючный карман и потянулся было к брошенному на спинку соседнего кресла мундиру, однако передумал. В конце концов, это Рэнсом явилась в его личные покои, причем без предупреждения. В данных обстоятельствах Тейсман не собирался приветствовать ее при полном параде, словно кролик, стремящийся предстать перед удавом в лучшем виде.

Перевесив мундир с кресла на вешалку, он перевел дух и нажал кнопку.

Дверь плавно отворилась, и вошла Корделия Рэнсом, сопровождаемая, как всегда, двумя громилами-телохранителями. Приглядевшись, адмирал сообразил, что в прошлый раз с ней приходила другая пара, однако это не имело значения. Создавалось впечатление, будто охранников для нее разводят с помощью клонирования.

– Добрый вечер, гражданка секретарь, – сказал он. – Я не ждал гостей.

– Я вижу, – откликнулась она, склонив голову набок, и бросила понимающий взгляд на бокал и бутылку. – Прошу прощения за то, что заявилась без предупреждения и прервала ваш отдых. Однако у меня возникло несколько вопросов, которые мне хотелось бы обсудить с вами. С глазу на глаз.

– Вот как? – вежливо уточнил Тейсман.

В результате действия ингалятора у него раскалывалась голова, но боль странным образом проясняла мысли. Он покосился на подпиравших стенки горилл. Корделия проигнорировала его намек: видимо, их она воспринимала лишь как предмет обстановки. И тут, возможно как раз благодаря помянутому прояснению, он сообразил, что они, в сущности, не являлись и телохранителями. На военной базе Республики члену Комитета никого опасаться не приходилась, и Рэнсом таскала их за собой как символ значимости своей персоны, своего рода тотем, приличествующий особе вождя.

– Именно так, – ответила она, не подозревая о круговерти его мыслей.

Тейсман, посторонившись, предложил ей кресло.

– Я тут позволил себе расслабиться, – сказал адмирал, указывая на бутылку, – не желаете ли выпить?

– Нет, спасибо. Но вас прошу не стесняться: глоток виски беседе не помеха.

– Благодарю, чуть попозже я непременно выпью, – отозвался он, дождался, пока она усядется, сел напротив и, когда оба громилы заняли места позади нее, учтиво осведомился: – Итак, чем могу быть полезен?

– Мне хотелось бы обсудить действия гражданина контр-адмирала Турвиля, – ответила она таким тоном и с таким взглядом, что Тейсман ощутил легкий укол тревоги.

– В каком смысле, мэм? – спросил Тейсман, ухитрившись не выказать настороженности или недовольства, хотя его вдобавок ко всему отчаянно мутило.

– Мне не нравится его явное стремление оставить пленных в ведении флота.

– Не уверен, что верно понял ход ваших рассуждений, гражданка секретарь, – сказал Тейсман, силясь сохранить спокойствие. – Он доложил о захвате в плен группы неприятельских военных и обратился к командованию с просьбой о разрешении переправить их на Таррагон. И что?

– Не стоит со мной хитрить, гражданин адмирал, – отозвалась Рэнсом с холодной улыбкой. – Желание оградить своих подчиненных от неприятностей – вполне похвальное качество для командира, однако вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Эту Харрингтон едва ли можно считать обычной военнопленной, и вам с Турвилем обоим это прекрасно известно. Ее пленение есть факт первостепенного политического значения, а стало быть, и решение о месте ее содержания есть вопрос не военный, а политический.

– Но гражданка секретарь, – попытался возразить Тейсман, – Денебские соглашения…

– Плевать мне на Денебские соглашения! – оборвала Рэнсом, подавшись вперед и буравя его сердитым взглядом. – Эти соглашения были подписаны Законодателями, а не подлинными представителями народа, и народ не обязан соблюдать обязательства продажного плутократического режима, особенно в разгар смертельного противостояния! Идет война мировоззрений, в которой нет и не может быть места компромиссам! Мне непонятно, почему военные никак не могут сообразить, что мы воюем не против «достойных противников» или «воинов», а против классовых врагов. Единственным результатом нашей революционной борьбы должно стать полное уничтожение враждебных режимов: в противном случае враг сокрушит нас и восстановит господство эксплуататоров. Единственное – единственное! – что имеет значение для нас, это победа, и лишь те, кто осознает данный факт, имеют право вести народ за собой. Так вот, Комитет общественного спасения данный факт осознает в полной мере: мы намерены использовать для достижения победы все доступные средства и не станем упускать возможность причинить врагу ущерб из-за бесполезного клочка бумаги, который мы никогда не подписывали.

Она говорила так искренне, с таким пылом, что Тейсман усомнился, подействовал ли на него ингалятор. Разумеется, все сказанное находилось в русле официальной пропаганды, но ведь не могла женщина, облеченная огромной ответственностью и властью, занимающая высокое положение, действительно верить в подобную чушь!

– В теории со всем этим трудно не согласиться, гражданка секретарь, – осторожно произнес он, – но мне кажется, здесь следует принимать во внимание некоторые практические аспекты, относящиеся скорее к тактике, нежели к фундаментальным принципам.

Рэнсом поджала губы, но перебивать не стала, и он, потерев рукой пульсирующий висок, продолжил:

– Говоря более конкретно, мэм, мне думается, что многие рядовые и старшины флота монти искренне верят в то, что воюют за правое дело, и считают Денебские соглашения важной частью защищаемой ими системы ценностей. Если мы нарушим…

– Вздор! – вмешалась Рэнсом. – То есть, конечно, многие из служивших во вражеском флоте до войны профессионалов и впрямь верили в этот бред. В конце концов, что с них взять: они оболваненные пропагандой наемники, которым достало глупости или жадности добровольно, за деньги, пойти на службу к империалистам-эксплуататорам! Но с началом войны их флот, так же как и наш, встал перед необходимостью набирать личный состав среди самых широких слоев народа, а простой народ не поддастся на измышления аристократов. Они поймут, что их посылают против братьев по классу и приносят в жертву ради защиты интересов презренной олигархической клики, – а поняв, обрушатся на своих правителей и низвергнут их точно так же, как мы низвергли наших!

Тейсман вздрогнул, пораженный совершенно нежданным открытием: Корделия Рэнсом и впрямь верила собственным пропагандистским бредням!

Мысленно вздохнув, Тейсман попытался осознать этот факт, но он просто не укладывался в его сознании. Нет, такое просто невозможно! Рэнсом вовсе не глупа, она мастерски умеет играть на инстинктах толпы и всегда не просто улавливает, откуда дует ветер, но и ухитряется предугадывать его направление. Подобная проницательность едва ли совместима с тупым безоглядным фанатизмом.

Но эта особа так долго и так умело угадывала умонастроения толпы, что теперь, пожалуй, уже не угадывает ее мнение, а навязывает ей свое. При этой мысли желудок Тейсмана скрутило узлом: его сознание не могло совместить циничного манипулятора общественным мнение и пламенную пропагандистку, искренне убежденную в абсолютной ценности провозглашаемых ею идей. Женщина, таскавшая повсюду за собой пару горилл с единственной целью подчеркнуть свою значимость, женщина, чье ведомство специализировалось на промывании мозгов населения с помощью самой низкопробной лжи, годилась на роль преданного борца за народное счастье еще меньше, чем Томас Тейсман. Нельзя лгать так долго и так успешно, не понимая, что ты лжешь!