— Если бы ты был воином клана Смерти, — она почти смеялась, хотя на ее лице осталось только два цвета — белый и черный, — тогда по зову Данкуя урай отправил бы в Хилан не меня, Заманкура и Игая, а меня, Заманкура и тебя. Прошу тебя, Кир, когда будешь умирать, не ломай свой меч, уж больно он хорош.

И она бросилась на Лука снова. Теперь это был свободный танец. Созданный ею для себя самой. Танец, который не знал никто, кроме нее самой. Танец, который всякий воин исполняет хотя бы раз в день. Исполняет там, где его никто не видит. Танец, который можно разделить на части, на связки, на мгновения и соединить так, как тебе хочется. Танец, подобный набору значков, которыми музыканты вычерчивают музыку на восковых дощечках, но которые могут слагаться в любые мелодии. И Лук начал отступать. Зазубренный меч Хурты начал сверкать слишком близко от его тела, вот уже послышался треск ткани, вот засаднила щека, запястье, бедро. У него не было своего танца, и он не успел понять слова Куранта, когда тот говорил, что он должен растворить свою суть в пустоте, которая пронизывает все.

— В Пустоте? — с ужасом спрашивал Лук, поднимая взгляд к красному небу.

— Нет, — усмехался Курант, который по слуху определял каждый жест ученика. — В пустоте, которая вокруг тебя. Она заполнена ветром, землей, деревьями, твоим противником, тобой, но она есть. И ты должен стать ее частью. Только тогда ты будешь чувствовать все, и время для тебя остановится. А как иначе все успеть?

И Лук закрыл глаза. Отбил несколько ударов, а потом перестал сражаться с Хуртой так, как сражается воин клана Смерти. Он стал Сакува. Он вспомнил, что он Сакува. Вспомнил, что говорил Курант о том, что Сакува не искали простоты клана Хара, а искали красоты. Красоты движения, красоты удара, красоты блеска клинка, и именно красота позволяла им быть лучшими воинами иши. Да, она не спасла от удара в спину полсотни гвардейцев, но она всегда делала Сакува лучшими.

Он припал на левую ногу, вытянулся вперед, как лук, на котором лопнула тетива, и, пропуская над головой взмах Хурты, обратным движением которого должен был быть убит, полоснул ее по бедру. Рассек его до кости. И она метнула нож.

Лук почувствовал удар в грудь и, падая, вспорол ей живот.

— Прости. — Она упала на камень, зажимая руками расползающуюся плоть, поползла к мечу. — Прости.

— Ничего. — Лук потрогал грудь. Нож отскочил от нее, словно она была высечена из камня. Так и есть. Попал в глинку. Попал и не разбил ее!

— Ничего, — повторил Лук. — Я знаю о том, что присяга Смерти важнее чести.

— Не совсем, — захрипела Хурта, ухватила меч и переломила его.

Он бросился к клетке. Дрожащими руками открыл замок, подхватил безвольное тело, вытащил нож, рассек опутавшую распухшую плоть нитку, ремни, стягивающие посиневшие запястья, и прошипел Первому, окаменевшему впереди таких же окаменевших вольных воинов:

— Воды.

И только после этого услышал едва различимый шепот Хасми:

— Пить.

— Почему не подстрелили ее? — спросил Лук. Только теперь он понял, что его одежда порублена и кровь сочится из мелких, но многочисленных ран. Он был на волоске от смерти.

— Ты же сам сказал, что Далугаеша и девку не трогать? Откуда же нам было знать, о какой девке ты говорил? Хотя все равно не хотелось портить такой бой. Думаю, что подобного я больше не увижу никогда, — признался Первый.

Хасми, закутанную в одеяло, несли двое воинов, не отходя от Лука, который закрывал замки на всех ранее пройденных дверях. Она так просила. Далугаеша, опутанного по рукам и ногам, с завязанным ртом, волокли по грязному ручью. Хотя Первый начал шипеть и ругаться уже через полсотни шагов.

— Он же вонять в лодке будет, глупцы!

— От меня тоже воняет, — прошептала Хасми.

— Это не от тебя, — не согласился Лук. — Это от Хилана. Его запах. Что с Негой?

— Она прыгнула в воду. — Говорить Хасми было трудно. — В устье Натты. Вряд ли выплыла. Мало того что там полно всякой мерзости, там было и далеко до островов. Хозяин леса тут же встал на ноги, смотрел, где вынырнет. Не вынырнула. Или запуталась в речной траве, там много было травы, или просто утонула.

— Зачем она это сделала? — спросил Лук.

— Такш перевел слова Хозяина леса. Он сказал, что одну девку обязательно надо привезти в Хилан. Девка нужна. Для приманки девка нужна. Но девок две. Одну можно съесть. А у меня нога. Нега знала, что я не смогу плыть. Впрочем, она и не спрашивала. Ушла в воду, как рыба, которая сорвалась с крючка…

И уже добавила у выхода из тоннеля:

— Нас бы не поймали, если бы не Хозяин леса. Его слушают даже деревья. Он еще придет за тобой, Лук. Ему нужен тот нож. Когда ты отжег ногу тому некуманза, нож дал знать о себе. Он остался от прошлых богов. Помнишь мать деревьев? Прошлых богов давно нет, на их месте давно Пустота и слуги Пустоты, вроде того же Хозяина леса, но от богов что-то осталось, хотя бы этот нож. И Хозяин не успокоится, пока не вернет его.

— Я понял, — прошептал Лук и положил Хасми в лодку.

Харка уже трясло мелкой дрожью.

— Я уж думал, не дождусь, — признался он.

— Займись Хасми, — приказал Лук. — Сделай все, что ты должен сделать. Но сейчас правь к пристани.

— Ты уверен? — вовсе потерял голос Харк.

— Подожди. — Первый остановил ладью у борта лодки. — Послушай меня, парень. Послушай меня. Признаюсь, мысли о тысяче золотых монет не оставляли меня ни на секунду. Но вот теперь я скажу тебе кое-что. Но не потому, что завтра у нас будет праздник, не потому, что единственный раз мы построим дробилку для одного негодяя, а просто так. Ты, парень, стоишь дороже тысячи золотых монет. Много дороже. Прощай.

Ладьи вольных исчезли во мраке. Хасми легла на приготовленное ложе, затихла и даже задышала, как дышит спящий. Харк опустил весла в воду, медленно, тихо подал лодку к пристани.

— Огниво не забыл? — спросил он, когда Лук вылез на доски мостков.

— Нет, — кивнул Лук и исчез во мраке.

На ярмарочной площади стояла такая же непроглядная тьма. Огни горели только на гребне стены. С тех пор как у столбов появился ловчий Пустоты, на ночь стали закрывать ворота. Да не просто опускать решетку, как делали всегда, а сводить вместе створки и запирать так, словно город находился в осаде. Чувствовал ли Лук страх? Наверное, но он и не думал отыскивать его в себе. Слишком больших усилий требовало унять ту дрожь, которая началась после боя с Хуртой и все еще владела его телом. И все-таки до помоста Лук добрался бесшумно. А потом, не останавливаясь, беспрерывно выговаривая одними губами: «Простите меня, простите меня, простите меня», поочередно вскарабкался на четыре столба и снял с них трупы. Когда он уложил их на помост, его руки дрожали. Не от усталости. Слишком сильно он досадовал на самого себя. Но слез не было.