Затем он представил себе, что его не стало. Выбрал любой из известных ему способов перевода человека в Нижний мир[39], применил к себе и максимально точно, ярко и бесстрастно представил, что он исчез из этой комнаты, из этого простуженного октябрем города, из живущей через не могу страны, соскользнул с голубого шарика, несущегося в холодной непроницаемой мгле…

Ничего. Ничего не осталось и — ничего не изменилось.

Все. Можно открыть глаза и жить дальше.

Максимов распахнул глаза, глубоко вздохнул и на выдохе резко выбросил тело из постели.

Утро холостого мужчины, проснувшегося в час дня, пошло по заведенному распорядку: зарядка, контрастный душ, чашка кофе, первая сигарета.

Через сорок минут, набросив на плечи халат, он стоял у кухонного стола и точными движениями резал на куриное мясо правильными кубиками. На завтрак решил приготовить «ноги Буша по-арабски».

С бройлеровских ляжек чулком снимается шкура. Берцовая кость отрубается, остается только голень. Все мясо снимается с костей, очищается от жил и мелко режется. В это время поспевает скороварящийся рис в порционном пакетике. Мясо смешивается с рисом, добавляются лук и морковка, восточные приправы, чтобы нейтрализовать пестициды и гормоны, которыми пичкают цыплят на родине Буша. Полученная смесь заталкивается в мешок из куриной кожи, верх стягиваем ниткой, и ножка приобретает первозданный вид. Только содержимое у нее теперь арабское, как в шаурме. Суем в духовку, поливая маслом, доводим до готовности, до хрустящей корочки, а себя до полуобморочного состояния от аромата. У курицы две ноги; воссоздавая природную гармонию, готовим сразу пару. Следуйте совету, не экономьте на удовольствии. Когда вспорете корочку на румяной ножке и из дырочки хлынет сытный и пахучий сок, пенять на жадность будет поздно.

Максимов, мыча бравурный мотивчик, переключился на морковь. Нож точными ударами стал резать на тонкие дольки, летал сам, пальцы только удерживали его, но не направляли. Как учат китайские повара, нож острый и твердый и сам способен найти дорогу в мягком.

Неожиданно, будто кто-то подтолкнул под локоть, рука дрогнула, нож скользнул вбок и вспорол кожу на подушечке пальца.

Максимов замер. Упер нож острием в доску. Ждал, прислушиваясь к себе. За окном ничего не изменилось, та же какофония городских звуков, лишь чуть-чуть приглушенная висящей в воздухе моросью. Или что-то случилось где-то гораздо дальше, или вот-вот произойдет.

«Карина», — сам собой всплыл ответ.

Вслед за этим раздался телефонный звонок. Максимов потянулся за трубкой, но на втором звонке аппарат затих, тут же ожил модем в кабинете.

Максимов подумал немного и вслух сказал:

— Война войной, а завтрак по распорядку.

Частыми ударами дошинковал морковку. Выудил пакетик из кипящей воды, промыл под краном, вспорол, высыпал белые крупинки в фарш. Приготовил смесь, набил ее в шкуру. Полюбовался результатом. Ляжки у бройлера вышли мясистыми и солидными, как у члена Совета Федерации.

Отправив окорочка в духовку, Максимов поставил на огонь турку с кофе.

Воспользовался паузой и получше рассмотрел порез. Ничего серьезного, бытовая травма средней тяжести. Но ходить с повязкой весь день не хотелось.

«Братья-шаманы, выручайте!» — с улыбкой подумал Максимов.

Взял нож, настроился и сосредоточенно стал повторять движения, которыми шинковал морковь. Нож дисциплинированно делал свое дело, точно следуя выверенной траектории, проскакивая мимо свежей, еще кровоточащей заусеницы. Максимов отчетливо представил себе, что так оно и было тогда, несколько минут назад: нож не вырывался из пальцев и не чиркал по коже. Наконец, дождался момента, когда холодок сменил горячую пульсирующую боль в пальце. Он, палец, тоже вспомнил, каким он был до рокового движения, и поверил, что лезвие никогда не входило в его плоть.

Максимов отложил нож, сжал пальцами порез. Постоял, покачиваясь с пятки на носок. Закрыв глаза, постарался максимально точно вспомнить, как выглядел здоровый палец. Получилось довольно легко. Как получается все, чему долго учился и если успел на практике убедиться в пользе приобретенных знаний.

Отнял пальцы от пореза. Стер сукровицу. Лоскуток кожи плотно прилип к нужному месту, не было ни опухоли, ни отечности. Только бледная линия на месте пореза напоминало о ранении. Максимов по опыту знал, через несколько часов исчезнет и она. Без боли и следа.[40]

Из духовки потянуло аппетитным ароматом. Максимов наклонился, сквозь толстое стекло убедился, что «ноги Буша» из полуфабрикатов медленно, но верно, а главное — правильно, превращаются в форменное объедение. Снял с плиты турку с кофе и пошел в кабинет.

Кружка, за монолитность и емкость прозванная «рабочей», стояла на положенном ей месте — на правом углу стола, подальше от ноутбука и большого раскрытого блокнота.

Максимов налил в кружку кофе, сел в кресло и, откинув голову на кожаный подголовник, замер.

Аура в комнате не изменилась, примеси запахов чужого в воздухе не ощущалось, все предметы остались нетронутыми. В противном случае они бы обязательно дали знать хозяину. Как? У долго живущих вместе есть свои секреты и свой немой язык.

Максимов сделал большой глоток кофе и потянулся за трубкой. Набрал номер телефона родного института. В храме науки и хранилище древностей его видели только по большим праздникам, обычно это были радостные дни выплаты зарплаты. А с тех пор как какой-то шустрик организовал перевод копеечных зарплат технических и научных работников на пластиковые карточки, Максимов появлялся под сводами музейного ведомства только по личному вызову директора. Царем и богом в НИИ по-прежнему был дед Максимова, профессор Арсеньев, человек строгих правил и крутого нрава, но в принципе не зловредный. Дурацкой работы только ради поддержания дисциплины ни на кого не навешивал, а к внуку, несмотря на его возраст, продолжал испытывать самые нежные чувства.

— Профессор Арсеньев. Слушаю вас, — пророкотал в трубке прокуренный бас.

— Дед, это я. Докладываю о прибытии. Нахожусь в Москве, у себя.

— Ага! — после секундной паузы произнес Арсеньев. — Что-то ты рано от парижских мамзелей удрал. Или не понравились?

— Не-а. У них теперь мода на экологию. Подмышек не бреют, косметикой не пользуются, носят то, что придет в голову.

В трубке зарокотал камнепад, профессор захохотал.

— Чем занимаешься, бездельник?