— Мёльдерсу действительно требуется много ваших выпускников, — заметил Гиммлер. — Вам необходимо выполнить все его требования.

— Не думаю, что мне стоит это делать. Рейхсфюрер, я должен сообщить вам нечто чрезвычайно важное. У меня есть все основания подозревать штандартенфюрера Мёльдерса в государственной измене, — и Штернберг открыл портфель.

Пока слушали запись, лицо Гиммлера каменело всё больше.

— Никому нельзя верить, — безжизненно произнёс он, когда плёнка закончилась. Затем принялся молча перебирать бумаги в прихваченной Штернбергом толстой папке: там были доносы, касающиеся покрытия коррумпированных чиновников, тайных выкупов из концлагерей работающих на государство алхимиков (которых под личным руководством рейхсфюрера собирали отовсюду, куда только дотянулись когти рейха), энвольтирования по частному заказу, незаконных сделок с техническими руководителями заводов «ИГ Фарбен» относительно массового использования труда нежити, в которую Мёльдерс намеревался за хорошую плату обращать умерших рабочих-заключённых, — в сущности, всё это меркло по сравнению с плёнкой, но Штернберг решил для пущей внушительности захватить все накопленные материалы.

— Вообще-то, я ожидал этого, — пробормотал Гиммлер, не глядя на него.

Штернберг слышал, как за растерянностью и страхом этого человека с льдистым клацаньем запускается сосредоточенность методичного, как механизм, преследователя — именно она и сделала из заурядного слабовольного болтуна всемогущего рейхсфюрера СС.

— Проклятый лицемер. Он теперь до конца жизни не выйдет из концлагеря, — произнёс Гиммлер уже совершенно другим голосом. Он сгниёт там.

— Разве не следует попросту расстрелять негодяя, нарушившего эсэсовскую верность? — ввернул Штернберг. — Фюрер потребовал бы именно этого.

Гиммлер поглядел на него в странном замешательстве — и Штернберг мгновенно всё услышал, увидел, прочувствовал. Не так давно на докладе у начальника Мёльдерс обмолвился, что руны предсказали ему, чернокнижнику, вероятность насильственной смерти, и будто бы из рунического расклада явствовало, что если это произойдёт, то глава имперской полиции последует за своим верховным оккультистом ровно через восемь месяцев. Такое «пророчество» произвело на мнительного Гиммлера крайне тяжёлое впечатление.

Штернберг усмехнулся.

— Рейхсфюрер, ведь это же обыкновенный шантаж. Страховка как раз на подобный случай. Я абсолютно уверен, так называемое предсказание — ложь от первого до последнего слова. Этот предатель всем и во всём лжёт.

Гиммлер побледнел.

— Альрих, я запрещаю вам читать мои мысли!.. Что за наглость!..

Смертный приговор стервятнику так и не был произнесён. Однако в тот день были подписаны три приказа: первый об аресте Мёльдерса, второй о смещении его со всех постов и исключении из СС. Третий назначал Штернберга главой оккультного отдела «Аненэрбе».

Штернберг в задумчивости вышел на улицу. В сущности, ему следовало быть довольным, но ни радости, ни даже простого облегчения он не ощущал — напротив, на душу снова каменной плитой легла холодная тяжесть. Доносы остались у Гиммлера, и Штернберг знал, что тот не забудет самым тщательным образом проверить, есть ли в них хоть какая-то доля истины. Пока взбалмошный Гиммлер принял его сторону, но полагаться на это было нельзя…

В автомобиле Штернберга ждали. Он замедлил шаг, достал пистолет. Шофёр сидел на своём месте без движения, очень прямо, не смея даже повернуть голову, потому что ему в затылок упирался ствол «парабеллума», который держал Мёльдерс, удобно расположившийся сзади. Правая задняя дверь была приглашающе приоткрыта.

— Если будешь размахивать своей игрушкой, мой мальчик, услышал он голос стервятника, — я продырявлю твоему крысёнку башку. Убери эту штуку и садись в машину. Вон с той стороны.

Штернберг судорожно сжал шершавую рукоятку, его залихорадило. В здании, откуда он только что вышел, полно охраны. Один выстрел — и сюда сбегутся вооружённые эсэсовцы. Но кто из них двоих сейчас успеет выстрелить первым? Штернберг взглянул на бледное остроносое лицо мальчишки-шофёра. Жизнь этого растяпы против убийства гнусной твари. Рискнуть?

Мёльдерс наблюдал за ним с ухмылкой.

— Убери пистолет, юноша. Прежде чем ты поднимешь руку, я застрелю этого недоноска, ты прекрасно понимаешь. — Мёльдерс ткнул стволом «парабеллума» в голову водителя, и паренёк жалобно сморщился. — Убери. И садись.

Штернберг не сумел себя пересилить. Леденея от беспомощной ярости, отвёл пистолет в сторону и вверх и сел на заднее сиденье рядом с чернокнижником.

— Боишься… — прошелестело рядом. — Бедный юноша. Так хочется сыграть самообладание, правда? А не получается. Вон, уши уже полыхают. Бедный юноша. Тебя твой мальчишеский румянец выдаёт, когда ты волнуешься, — ты об этом знаешь?

— Не смейте тыкать мне, Мёльдерс.

— Слушай, парень, да ты мне в сыновья годишься.

— Какого дьявола вам тут ещё надо?

— Я уже знаю, зачем ты ходил к рейхсфюреру, мой умница. Те мыслишки, которые квохчут в куриных мозгах нашего дражайшего Генриха, можно расслышать даже из приёмной. Но мне нужны детали. — Мёльдерс положил ему на плечи правую руку, по-отечески приобняв его. Тяжёлая ладонь неторопливо заскользила по чёрному сукну кителя. Мёльдерс, мастер психометрии, мог одинаково успешно считывать информацию обеими руками.

— Кроме того, твою пижонскую повозку везде пропустят без вопросов…

— Вы когда-нибудь интересовались, что написано на пряжке вашего ремня, Мёльдерс? Там написано «Моя честь — в верности». Вы не имеете права носить этот мундир.

— Мой милый юноша, в самом скором времени я позабочусь о том, чтобы ты не дожил до моих лет. Но, если честно, немного жаль, что я не смогу увидеть, каким ты станешь лет через двадцать-двадцать пять. И что останется от твоих мальчишеских идеалов.

Холодная рука, прихотливо водившая пальцами по гладкой ткани, плотоядно впилась в плечо, так, что Штернберг сжал зубы от боли.

— Ах-ха… Сучёныш… Неплохо сработано. Умный мальчик. А тот ублюдок ещё клялся, что за ним не следили и его хибару не прослушивали… Ты куда сейчас собирался ехать?

Рука с пистолетом вновь толкнула стриженый затылок водителя. В зеркале заднего вида отражались дико расширенные глаза солдатика.

— В Вайшенфельд. — Штернберг чувствовал, что его собственная рука, сжимающая направленный вверх пистолет, дрожит. Его сознание едва держало напор чужой силы — будто скрестились клинки двух тяжёлых мечей.

— Вот и езжайте в Вайшенфельд. Слышишь, щенок? — Мёльдерс опять толкнул шофёра. — Я скажу, где остановиться. И смотри, без фортелей.

— Поезжай, Йохан.

Да, полиция уже, должно быть, ищет Мёльдерса, подумал Штернберг. К лучшему или к худшему будет, если их сейчас остановит патруль? Но никто, как нарочно, не стал останавливать длинный сверкающий «Майбах».