– Стоило Гаю уехать из Рима, как он тут же попытался назначить мне свидание, думая, что своей неотразимостью способен покорить меня. И, – Клавдилла горестно вздохнула, – я вынуждена была буквально сбежать в Капую к дяде Клавдию подальше от его домогательств.

Ливилла кивала на протяжении речи Юнии.

– Твоя сестра, сама не ведая, оказала мне услугу, решив поначалу утаить письмо Персика. Я подумала, что тот унял свой любовный пыл и отступился. Эти недели протекли для меня спокойно. Но теперь видно, что это не так. Вот прочти! Я не хочу ничего скрывать от тебя, моя подруга!

Юния кинула на ложе рядом с Друзиллой письмо. Та жадно пробежала его глазами. И застонала от боли, разорвавшей ей сердце. С этим письмом улетучилась последняя надежда – такой оно дышало любовной страстью и отчаянием. Друзилла поняла, что Фабий для нее потерян окончательно.

– Сама видишь, что моя совесть чиста. Тому свидетельство пред тобой. И моя просьба приехать в Капую была вовсе не случайна, я хотела оградить тебя от разочарования. К тому же в нашем последнем разговоре он обмолвился, что хочет заставить тебя возобновить связь с братом.

Друзилла поморщилась от упоминания о Гае, но тут же изумленно посмотрела на Юнию:

– Это что еще за грязная игра?

– Он собирался ее затеять лишь затем, чтобы Тиберий согласился на наш развод после грязных доносов о поведении Калигулы, которые Фабий послал бы на Капри. Можешь себе представить, какие беды грозили прежде всего тебе? Узнав, насколько подл и бесчестен этот человек, я без промедления сбежала, не потратив ни дня на сборы, и сразу вызвала тебя.

Друзилла молчала. Обрывки мыслей вихрем носились в голове, и она тщетно силилась собрать их воедино… Фабий – негодяй? Собирался жениться на Юнии, избавившись от нее и Калигулы… Так виновна Клавдилла или нет? Это вопрос задавала она себе, но не могла найти ответа. Наконец не выдержала – устало махнула рукой:

– Я потом обдумаю все, нет сил сейчас. Лучше вам уйти. Увидимся на днях.

Ливилла кинулась на шею сестре и, громко рыдая, принялась уговаривать ее не совершать глупостей. Юния поняла, что она испугалась, как бы Друзилла не решила покончить с собой, такое сильное отчаяние горело в ее темных глазах. Она даже не отвечала на ласки и слова сестры, сидела, как статуя, и просто молча смотрела на Юнию из-за плеча Ливиллы. Клавдилла смешалась от этого взгляда, впервые в жизни устыдившись содеянного. Сломаны судьбы, растоптаны светлые чувства двух людей, в их сердцах поселены горе и разочарование. К чему? Ведь она сама успела привязаться к Друзилле, поначалу настроенной так враждебно из-за Гая, но затем доверившейся ей как близкой подруге. Сколько раз она сама до измены мужу передавала любовные послания от его сестры к Фабию!

Друзилла увидела, как изменилось лицо Клавдиллы, и разглядела на нем печать неискупимой вины. Но это открытие лишь убило ее окончательно, даже не вызвав бури ревности и бешеной злобы. Она вдруг бессильно откинулась на подушки и впала в забытье.

– Давай уйдем, Юния. Пусть она поспит. Сон принесет ей облегчение, может, она уже не будет так страдать. Я велю рабыням неотлучно быть при ней, – сказала Ливилла, вытирая слезы краешком паллы.

Она попыталась увлечь за собой Клавдиллу, но та, застыв, безмолвно стояла и смотрела на спящую.

– Что ты, Юния? – тревожно спросила Ливилла.

– Боюсь, что она осталась при своем мнении. Не знаю, какие последствия повлечет за собой наш разговор, но боюсь одного.

– Давай же, наконец, уйдем отсюда. Поговорим обо всем после.

Почти силой Ливилла увела Юнию в коридор, та молча следовала за ней. Оглянувшись, Ливилла заметила, как по щекам подруги текут крупные слезы. Ей было невдомек, что это слезы запоздалого раскаяния.

Промозглый вечер окутал их тонкой сетью дождя. Зябко кутаясь в паллы, они сели в носилки. Весь обратный путь молчали, каждая думала о своем. Добрая Ливилла переживала за сестру и с теплотой поглядывала на подругу, решившуюся открыть правду Друзилле. Темнота скрывала лицо Юнии, лишь отблески факелов сопровождающих вспыхивали и гасли в ее бездонных черных глазах. Но Клавдилла уже размышляла о будущем. Развязка ее интриги близилась.

Император сидел в высоком кресле слоновой кости и безотрывно смотрел на огонь в очаге. Языки пламени плясали перед ним замысловатый неповторимый танец, потрескивали поленья, выбрасывая пучки ярких искр. Тиберий вспомнил слова Нервы о том, что человек может без конца смотреть на игру огня и перекаты морских волн.

Отсветы пламени ложились на его изможденное старческое лицо. Резкие глубокие складки прорезали щеки, тени сгустились под глазами, взор утратил свою пронзительность. Цезарь сразу постарел после приезда неизвестного немого раба, вручившего ему резную капсу, полную отравы. Сколько надежд рассыпалось в прах, стоило развернуть первый свиток! Гемелл – не родной внук, в нем нет и капли его крови. Проклятый Сеян! Через пять лет после своей смерти он нанес самый страшный удар! Тиберий Гемелл – незаконнорожденный! Проклятая Ливилла! И кто теперь решился вытащить на свет, казалось, навек забытое ненавистное прошлое?

Тиберий поворошил палкой поленья, снопы искр взлетели, осветив на миг дальние уголки комнаты. Мелькнуло лицо бронзового Августа в углу. Тиберий с ненавистью вперил взгляд в сгустившийся мрак, но уже не смог ничего рассмотреть, кроме смутного силуэта. Ему вспомнилось, как разбивали мраморные статуи всемогущего Сеяна, весь Рим был засыпан осколками. Тот, кому воздали столько почестей, был в одночасье низвергнут в прах и забвение. Но мстительные Маны не дремлют, тень Сеяна не обрела покоя после того, как толпа надругалась над его телом, а отрезанной головой играли вместо мяча. И эта подлая тень нанесла коварный удар прямо в сердце своего палача. Тиберий тяжко вздохнул, голова его поникла на грудь. Он считал, что уничтожил этот проклятый род предателей. Даже малых детей Апикаты и Сеяна не пощадил он. Мальчишка Капитон Элиан, когда его тащили в темницу, догадался, какая участь его ждет, а несмышленая Юнилла все расспрашивала, за какой проступок она страдает, и просила лучше высечь ее розгами. Тиберий далеко простер свою ненависть, заставив палача надругаться над маленькой девственницей, чтобы потом удушить ее и мальчишку. Их жалкие трупы долго еще лежали на Гемонии, и некому было забрать их, потому что Апиката, не выдержав страшного позора, еще ранее покончила с собой.

Тиберий усмехнулся, оскалив зубы.

Неожиданно перед ним предстало лицо Сеяна во время обвала, когда тот своим телом заслонил его от падающих камней. Тяжелые капли пота катились по лбу, жилы вздулись от немыслимого напряжения, рукава туники лопнули. Сильная боль искажала его потное, пыльное лицо, острые камни нещадно били по спине. Все погибли тогда, лишь они выжили, вышли невредимыми из кровавой мясорубки. Друг! Лучший, верный, самый надежный! Тиберий мучительно застонал от боли, иглой пронзившей сердце. Друг!

Будь проклят Рим! Рим – город заговорщиков, отравы и кинжалов! Будь проклята Ливия, навязавшая ему власть! Тиберий внезапно осознал, что спокойно и счастливо он проводил свои дни только во время добровольной ссылки на Родосе, когда никому был не нужен и все забыли о нем. Почему он сам был настолько слеп, что стремился обладать силой и обрести могущество? Но лишь в старости осознаются ошибки, когда уже невозможно что-либо изменить.