– Хватит, – так же тихо повторил Маргон. – Этой ночью ты совершил предательство и сам прекрасно понимаешь это.

– Да, но меня вынудила к этому ваша непростительная греховность, – таким же ровным голосом, в котором, однако, звучала твердая уверенность, возразил Хокан. – Феликс, ты сам уничтожил свою смертную семью своими грязными тайнами. Твои дети выступили против тебя и против твоих собратьев-морфенкиндеров – продали тебя ради наживы, – и, чтобы наказать их, ты пролил их кровь. Но кто пробудил алчность в тех ученых, которые заплатили за вас, купили вас и посадили вас в клетки? Кто приоткрыл перед ними наши тайны? И все же ты пролил кровь глупых, заблудших смертных.

Сергей издал громкое гневное рычание и шагнул к Хокану. Маргон жестом призвал его к терпению. Хокан сделал вид, будто ничего не заметил.

– О, какой же губительной тенью ты, Феликс, накрыл жизнь своих последних потомков, – продолжал Хокан, вложив теперь в голос мрачную красоту. И как же их трясло от твоего ядовитого наследства! Призрак твоей убитой племянницы и сейчас скитается по этим лесам и терзается – за твои грехи! И все же ты устроил праздник в том самом доме, где ее зарезали. И кто же – родные братья!

Маргон вздохнул, но промолчал. Феликс не сводил взгляда с Хокана, но ни по выражению его волчьей морды, ни по осанке нельзя было даже предположить, что он думает. Хотя у всех остальных эмоции прочитать было ничуть не легче; их реальное отношение могли бы выдать только голоса или жесты. Сейчас же говорил один только Хокан. Даже рыдавшие самки умолкли. Кошмарные вещи, о которых рассказывали таким редкостно красивым голосом, производили на Ройбена сокрушительное действие.

– Какое высокомерие, какая гордыня, – сказал Хокан, – какое стремление к незаслуженному восхищению! Или ты считаешь, что больше не осталось ни алчных медиков, ни правительственных чиновников, которые назначат цену за наши головы, изловят нас и запрут в лабораториях, где будут разбирать по кусочкам, как червей?

– Хватит, – сказал Маргон. – Ты ничего не понял.

– Неужели? – возразил Хокан. – Отнюдь. Я понял все. Своими играми и праздниками вы подвергаете опасности нас всех. Фиона была права – тебя даже собственные ошибки ничему не учат.

– Вот что, напыщенный дурень, проваливал бы ты отсюда, – перебил его Сергей.

Хокан повернулся и посмотрел на Ройбена и Стюарта.

– Вам, молодежь, я даю добрый совет. Уходите от живых, уходите от созданий из плоти и крови, бывших некогда вашими родственниками, уходите ради собственного блага и ради их блага. Матери, братья, сестры, друзья, не родившиеся еще дети – отрекитесь от них. У вас нет никакого права ни на них, ни на их привязанность. Ложь, которой вам приходится сопровождать свою жизнь, только пачкает и уничтожает их. Посмотрите хотя бы на то зло, которое Феликс уже причинил отцу одного из вас!

Маргон очень выразительно, так, что никто не мог бы не опознать глубокого презрения, хмыкнул. Феликс сохранял безмолвие и неподвижность.

– О, да, – сказал Хокан, добавив в голос напевной вибрации. – Фиона и Хелена были неразумны, опрометчивы и лезли не в свои дела – не стану отрицать. Что ж, юные морфенкиндеры, еще мало познавшие жизнь и потому несдержанные, – они ушли навсегда. Навсегда, хотя могли бы жить до скончания времен. В живом огне, в благословенном костре Модранехт! Чем же стал теперь этот огонь? Во что вы, Лесные джентри, превратили его? В нечистый погребальный костер. Но кто спровоцировал этих двоих, наших сестер? Кто подверг их соблазну? Кто все это начал – вот о чем вы должны спросить себя.

Никто не издал ни звука.

– Это Феликс заманил невинного человека в свои сети, – продолжал Хокан. – Нидек-Пойнт – его западня. Нидек-Пойнт – его публичный позор. Нидек-Пойнт – собственноручно сотворенная им мерзость. – Он повысил голос. – И ведь не кто иной, как Феликс, вовлек духов леса в нечистое, кровавое насилие, какого еще не видел мир! Это Феликс помог им набраться силы, поощрял их и привлек их, как темных ангелов, к исполнению своих нечестивых замыслов.

Было видно, что его трясло, но он собрался с силами, перевел дыхание и продолжил тем же хорошо поставленным, по-ораторски модулированным голосом, что и раньше:

– И теперь эти смертоносные духи на вашей стороне. Ах, какое чудо? Ты гордишься этим, Феликс? Ты гордишься этим, Маргон?

С той стороны, где стоял Элтрам, послышалось негромкое шипение, и этот звук, полный язвительной насмешки, тут же подхватили все остальные присутствовавшие Лесные джентри.

Хокан снова сделал паузу и обвел взглядом всех собравшихся.

– Послушайте меня, юные, – сказал он. – Сожгите Нидек-Пойнт. – Он указал на Ройбена и Стюарта. – Сожгите, чтобы осталось лишь пустое пепелище! – Его голос вновь набрал силу и перешел в рев: – Сожгите городишко Нидек. Сотрите его с лица земли. Для вас, для всех вас, это будет наименьшим из возможных покаяний! Какое право вы имеете на человеческую любовь, на человеческое льстивое подобострастие? Какое право вы имеете омрачать невинные души своей двуличностью, своим злым могуществом?!

– Довольно! – крикнул Элтрам. Он уже не мог сдерживать ярости. А вокруг него многочисленные Лесные джентри в свете огня наливались цветом и жизнеподобием.

– У меня духу не хватит воевать с тобой, – сказал Хокан, – или с кем-нибудь еще из ваших. Но вы все знаете правду. Из всех незаконнорожденных детей творения, скитающихся по земле, мы одни всегда гордились добродетельностью и совестью! – Он с силой ударил себя в грудь правой лапой. – Мы, защитники невинных, обладаем одним-единственным даром – отличать добро от зла. Ну, а вы, вы все, выставили его на посмешище. Вы выставили на посмешище всех нас. И теперь мы для всего мира лишь одно из многочисленных страшилищ!

Он решительно направился к Элтраму и остановился перед ним, пристально глядя ему в глаза. Зрелище получилось устрашающим: Элтрам, окруженный своими сородичами, и могучий белый Человек-волк. Человек-волк напрягся было словно для броска, но так и не двинулся с места.

Хокан медленно повернулся к Ройбену. В его осанке, только что выражавшей вызов, теперь проглядывала чуть ли не одна усталость, его даже слегка трясло.

– Что ты, Ройбен, скажешь безутешной погубленной душе Марчент Нидек, пытающейся с твоей помощью найти покой? – спросил он. Его слова звучали гладко, они обольщали. – Ведь она пытается поверить свои печали именно тебе, а не Феликсу, ее опекуну и кровному родственнику, который погубил ее. Как ты сумеешь объяснить убитой Марчент, что ты, разделив с ее прадедом его проклятое, его смертоносное могущество, теперь так беззаботно развлекаешься в этом прекрасном поместье, которое она подарила тебе?

Ройбен ничего не сказал. Он просто не мог ничего сказать. Ему хотелось возразить, его душа и разум протестовали против услышанного, но слова Хокана ошеломили его. Его ошеломили страсть и убежденность Хокана. Хокан своим голосом словно сплел вокруг него какие-то опутывавшие чары. И все же он твердо знал, что Хокан не прав.