– Эге! Федор! Твои слова б да Богу в уши! Только вот я боюсь, что это все не так. А все намеренно делается!

– Как это намеренно? – возмутился Федор. – Вы, Евгений Николаевич, просто злы на власть нашу! Посадили вас за происхождение и прочее, так вы и злитесь! При царе-то, небось, по-другому жили?! Не тужили! А сейчас, яко дело, будете на народную власть так говорить! Нет, просто не знают там, в Москве, что тут творится! Не знают вот и все!

– Да, Федор, это ты правильно заметил. При царе! Я при царе действительно лучше жил. Но только, Федор, и ты заблуждаешься. Значит, там все в Москве знают?! И действительно, страну им надо сильную строить. Страну. А как ее строить? А?! Денег-то нет! Вот и нужны рабы! Сила бесплатная. Ты вот, Федор, будешь работать забесплатно? А? Нет! Потому как семью тебе кормить надо. И Ванька вон тоже забесплатно работать не будет. И все! Вот и ответ на твой вопрос.

– Что-то нет, непонятно, причем тут тюрьма? Причем тут мы-то? – буркнул Попов.

– А притом! Дурья твоя башка! Притом! Что ты-то вот сейчас выздоровеешь и поедешь в зону бесплатно тачки катать или лес валить! Вот и все! Понимаешь, какая выгода-то государству?! У него теперь куча бесплатных работников! Которых только кормить баландой надо и охранять! И все! А платить им ничего не надо! Да и требовать они ничего не будут! И прав у них нет никаких! Потому как зэки они теперь! Зэки! Они советские рабы и будут работать за то, чтобы им жизнь оставили! Им осталось надеяться, вон, как Ваньке, чтобы выйти когда-нибудь на свободу! Да они только за это на каторге работать будут! Вот тебе и хитрость! Вот тебе и строительство советского государства! Понятно теперь? А ты… происхождение, классовая борьба! Да какая разница, кто тут какого происхождения?! Я из дворян, Ванька вон из крестьян! Ты вон из рабочих! Все в одном хомуте теперь! Все! И понятно все! Понятно!

– Ничего не понятно! Выходит, значит, наша власть народная сюда специально народ сажает? Чтобы потом денег нам не платить? Чтобы мы потом работали бесплатно? Ерунда это! Не может быть! – уперся Федор.

Он рычал, как медведь, и обиженно махнул рукой в сторону инженера.

– Может – не может, я тебе свое слово сказал! – обиделся Спиранский.

– Да что ваше слово?! А я верю, разберутся! Я вон потомственный железнодорожник! И верю, приедут справедливые люди из столицы нашей, Москвы! От товарища Ежова! Приедут и разберутся, и спросят! Вон Пашку пристрелили и спросили! Вон как спросили! И майора этого вон как под суд отправили! И спросят у остальных! Я верю, не знают они в Москве про мучения наши!

Тут не выдержал Павел. Он приподнялся с постели и грустно сказал:

– Да все они знают, Федор, все они знают!

Попов растерянно замолчал. Он не ожидал, что Павел встанет на сторону инженера. Клюфт грустно улыбнулся и добавил:

– Прав, Федя, Евгений Николаевич-то. Прав. А что касается Москвы. Так там на допросе был мужик в костюме дорогом. Мне вон папиросу дорогую давал. Так вот. Мне потом конвоир шепнул. Невзначай по дороге. Это оказался какой-то высокий чин из НКВД. С самой Лубянки! Он то ли заместитель, то ли помощник нашего наркома! Понятно?! Так что знают там, в Москве, обо всем. Знают…

Федор молчал. Пермяков привстал на кровати и испуганно спросил:

– Это ж что? Мы в рабство теперь попали? А? Выходит, так?

– Ты это заткнись, Ваня! Заткнись! – цыкнул на него Клюфт. – С такими разговорами тебе точно двадцать пять лет впаяют. За контрреволюционную агитацию! А вы, Евгений Николаевич, тоже помалкивайте! Если вам все равно, то молодому-то вон еще, как видите, жить охота! – осадил Павел и Спиранского.

Инженер пожал плечами и вновь тяжело вздохнул. Пермяков обиженно опустился на кровать и отвернулся к стенке. Открылась дверь, и конвоиры в камеру ввели Бориса Николаевича, таинственного пациента тюремного лазарета. Он, молча, зашел и стал быстро складывать вещи, скатал матрас и сложил в мешок одежду: свитера, рубашки, майки, носки. Все обитатели камеры замерли и украдкой наблюдали за этими спешными сборами. Таинственный сосед, куда его переводят? И вообще, кто такой этот человек? Теперь, судя по всему, так и останется загадкой. Два конвоира лениво смотрели, как Борис Николаевич собирается. Один из тюремщиков побрякивал связкой ключей. Когда арестант собрался и, повернувшись, встал с готовностью идти, конвоир вдруг посмотрел на Павла и противно проскрипел высоким и мерзким голоском:

– А ты, Клюфт, тоже собирайся. Хватит тут бока отлеживать!

Павел привстал с кровати и тихо переспросил:

– С вещами?

– Нет! На допрос пойдешь!

Павел вздохнул и послушался приказа. Медленно встал и надел свои ботинки. Спиранский и Попов посмотрели на него сочувствующими взглядами. Только Пермяков даже не взглянул в сторону Клюфта. Он, как завороженный, пялился на Бориса Николаевича. И тот неожиданно сделал то, чего никто из присутствующих не ожидал. Мужчина громко крикнул:

– Простите люди добрые! За все простите! За все!

Конвоиры кинулись к Борису Николаевичу и, схватив его за руки, поволокли к выходу. Еще один тюремщик взял баул с личными вещами таинственного узника, выбежал следом. Павел так и остался стоять. Спиранский с облегчением выдохнул и тихо сказал:

– Ну, вот. Теперь можно не опасаться, что тебе еще что-нибудь припаяют. Увели нашего спецклиента.

– Братцы! А кто это был-то? Что за почести? А? Кто это был-то? – бормотал Пермяков.

– Да кто его знает теперь? Какая-то бывшая шишка, видать! Вот и до него очередь дошла! – тяжело вздохнул Попов.

– Господи! Что такое творится-то? – бормотал Пермяков.

Иван растерянно смотрел то на Попова, то на Спиранского, то на Павла. Инженер попытался успокоить парня:

– Да хватит, хватит тебе, Ваня! Не за тобой же пришли! Кстати, Павел, а что тебя-то опять дернуть хотели?

– Да, видно, ребята, скоро и меня от вас уведут… – покачал головой Павел.

– Слушайте, а что он просил прощения-то у нас? А? – буркнул Попов и сел на кровать.

Но тут дверь заскрипела и открылась, и в камеру заглянул конвоир. Он брезгливо крикнул:

– Ну что, встал?! Клюфт, на выход! Сюда иди!

Следователь Маленький выглядел не так, как всегда. Нет, внешне все вроде было прежним: и новенькая отглаженная гимнастерка, и стрелки на галифе, и начищенные сапоги и гладко выбритое лицо. Все вроде без изменений. И все-таки что-то в этом холеном офицере было не так. Глаза у этого человека светились по-особому. Взгляд сосредоточенный и грустный, и в то же время пронизывающий и изучающий! В нем какая-то хищная таинственность. Следователь Маленький что-то скрывал. И что-то пытался разгадать, но что? Павел сидел и в нетерпении ерзал на стуле, пока Андрон ходил по кабинету. Он медленно передвигался от стола к окну и назад. Бетонный пол противно хрустел под яловыми сапогами. Металлические набойки на каблуках поскрипывали тонкими нотками, словно пчелы, которые хотят ужалить, но боятся. Риз! Риз! Где-то рядом. Риз! Риз!