кто обратит внимание на такой пустяк, что перстень государственного лица больше самого лица.

Мы с Дуаре осторожно вышли из комнаты на площадку и замерли, прислушиваясь.

Внизу — темнота. Еле слышны голоса из-за закрытых дверей. Крадучись, медленно мы сошли по ступенькам. Как Дуаре — не знаю, но лично я отсутствие лифта переживал очень болезненно. Наши плечи касались друг друга, я чувствовал тепло ее тела, мною руководило неодолимое желание уединиться с нею в каком-нибудь тесном пространстве, чтобы обсудить что-нибудь насущное из политики страны. Правда, внешне я оставался спокоен, ничем не выдавая своего интереса к международному положению, вдруг обуявшему меня, точно овод кусил — и зажглось тебе. Нет, я прекрасно научился подолгу обходиться без женщин, секреты сублимации раскрыл мне мой гуру. Но эта женщина…

Нет, что делала со мной именно эта женщина, сказать даже стыдно! Душу из меня вынимала через. Через, говорю. Извините, джентльмены.

Мы уже одолели коридор первого этажа почти до самой двери, что вела на улицу, как вдруг у самого входа что-то отворилось и свет из комнаты хлынул в темноту коридора.

На пороге стоял человек, которого мне было трудно разглядеть из-за яркого света. Он на минуту задержался, чтобы закончить разговор с тем, кто был в комнате, — про то же, про народную власть и про товарища Тора. Вот-вот он выйдет в коридор… Куда затем?

Мы застыли, прижавшись к какой-то двери. Я нащупал задвижку, тихонько отодвинул ее и толкнул дверь. За нами была комната, погруженная во тьму. Для дискуссий о международном положении годилась. Я бесшумно переступил порог, увлекая Дуаре за собой. При этом скажу, что душа моя, нижняя, чувствовала себя так, словно по ней гоняли разряд электричества. Я поставил раздражитель к себе спиной, зафиксировал и сказал в ухо, чтобы молчала. После этого сосредоточился на Индии. Принялся медитировать — надо было бороться с инстинктами, не твердеть душой! И, скажу, скоро пришел в себя, даже слегка прикрыл дверь, продолжая подглядывать и слушать через щелку.

Она мне снова подчинилась без сопротивления! Стояла недвижимо, упертая лопатками мне в грудь. Твердела тоже. В мыслях. Ну вот как в прошлый раз. Поразительно: чем больше времени мы проводили вместе, тем одинаковей становились, как пальма и тень от нее. Я, конечно, мечтал о себе в пальмах. Однако стоило ее ненадолго оставить, в ней вновь подымала голову очаровательная спесь, и подымала ее так высоко, что с той высоты иные значения расплывались и просто исчезали, поэтому в следующий раз уже она была пальмой, вновь у меня спрашивала всем своим видом, нисколько не напрягаясь: «Ну и кто ты такой?» Тень. Я опять отвоевывал ее у бесчувственного жизненного протокола, который заменил ей почву и воздух, заставлял, как и всех подданных их державы Вепайя, проживать жизнь между небом и землею в спокойной уверенности, что все путем. Проживать на дереве, в отрыве от всего настоящего. В твердом состоянии этот догмат был им телом, а в разжиженном — кровью.

— До свиданья, братики, отдыхайте спокойно, — сказал кто-то.

Потом дверь захлопнулась, и коридор опять погрузился в тяжелую тьму. Затем послышались шаги. Казалось, что кто-то шел прямо на нас. Я, стараясь действовать беззвучно, вытащил из ножен меч Муско. Шаги раздавались уже совсем близко. Перед дверью, за которой мы прятались, почему-то замедлились и постепенно удалились совсем.

Меня охватили новые опасения. А вдруг он возьмет да и войдет в ту комнату, где лежит тело Муско? Тогда он тут же поднимет тревогу. Надо было действовать быстро, не теряя ни секунды.

— Быстрее, Дуаре, — прошептал я. Мы бросились по коридору к выходу, как чемпионы по бегу из тюрем. Мгновенье — и вот уже улица. Моросящий дождик успел превратиться в настоящий поток, уж не дождь, а ливень хлестал. В двух шагах ни черта не видно, хоть глаз коли. Я подумал, что в черте города нам это на руку, но за воротами в такой тьме, не имея фонаря и компаса, пропадешь.

Мы быстро шли вдоль домов по направлению к городским воротам. Никто не встретился нам по дороге. Между тем дождь с каждой минутой расходился все пуще.

— Что будем говорить часовому? — спросила Дуаре.

— Будет день, будет пища. Так говорят в моем мире. Я вот, думаю: ну, я унгьян. Что за нужда может выгнать унгьяна с полным расстройством психики из города ночью в такую погоду, да еще без охраны, когда за стенами его на каждом шагу подстерегают звери и дикари?

— Что может выгнать? Расстройство психики, — простодушно ответила Дуаре. Опять умничала!

Вот в пелене дождя показались ворота.

Что-то там рядом шкрябало. Шварк да шварк, потом еще этакое острое — фьюи-и-ить! Как будто прошли напильником. И опять: шварк да шварк. А потом тах-та-тах — молоточком, тах-та-тах. Что такое? Точно кто-нибудь на посту, вместо того, чтобы подремывать, халтуру какую до утра взял — и давай на ней гробиться: стенку ли падающую, какой-никакой монумент…

Часовой, и впрямь прятавшийся от непогоды за непосильной работой над ошкуриваемым порталом, вышел к нам с огромным штихелем наперевес и поставил его возле ноги. Как бы если кто тут и шкурит на посту, то не он, а кто-нибудь из пращуров, предков. У него дела другие, граверские. Потом отряхнул руки от какого-то гравия, обтер о передник и, прячась за пращурским анцестральным навесом в трещинах времени, угробившего, видимо, не одного часового во время вахты, закатил преамбулу на пять минут. Мол, как сейчас в стране плохо с работой, народ опять зажимают, цены растут, а жалованье — нет. Потом принялся выпытывать, кто мы, красавцы, такие, чего шляемся по ночам и что нам здесь нужно сейчас, когда все добрые люди дома спят давно.

Он задавал эти вопросы из-за пьедестала товарища Тора — одного из трех, гравелитовых с совершенно безучастным видом; так работают на производстве, протыкая дырки в жетонах прихода-ухода. Скорее всего, принял нас за приезжих, заплутавших в незнакомом городе.

Я тут же сделал лицо.

Умеете делать лица? Глаза? Губы? Многие умеют, необязательно принцессы. Карсона Нейпира на этом поприще тоже природа не обделила талантом к мимикрии. Я выбрал такое лицо, знаете, чтобы его и из-за горизонта было видно. Ну, неимоверный масштаб дал. Нещадное количество. Беспредельное число всего, чего хотите. Здешние теории неравновесности масс и неравномерности расстояний в сторону увеличения и разрастания. Часовой тут же вышел из-за пьедестала, показался…

— Как работается, братик? — спросил я его властным голосом. — Мыши, заказчики не беспокоят? Штихель больно хорош. Пьедестал Соф заказывал?