У Жильбера вид был такой, словно его мешком по башке стукнули.

— Тише, тише, — прошептал я и взял Анжелику за руки. «О, если бы я маг их почувствовать!» Я призвал на помощь всю свою способность кого-либо в чем-либо убеждать. — Я буду жив, не бойся. Что же до боли, до пыток... ну, бывало ведь и хуже. Верно я говорю, милорд?

Физиономия герцога окаменела.

— Что же ты за человек такой, если снискал любовь призрака?

— Я — чародей, — просто ответил я.

— Чародеи-то чаще всего мудры, а ты что-то не очень, — пробурчал герцог, но, как ни странно, одобрительно кивнул. — Между тем твои товарищи все как один готовы выступать на твою защиту, а это говорит в твою пользу.

— Ну, вот видишь? — шепнул я Анжелике. — Я так и знал. Все будет хорошо... Жильбер, помоги даме, ладно? Ну вот, милая, не волнуйся. Что, меня раньше не пытали, что ли?

— Но это вовсе не нужно! Ты — честный человек! — воскликнула Анжелика и упала в слезах на руки Фриссона.

Он поддержал ее и, взяв за плечи, отвернул от меня. Лицо у Жильбера было такое, будто он всеми силами пытался что-то осмыслить.

— Отведи их к шлюпке, — распорядился герцог, обратившись к Винсентио. — Пусть отплывут. Наблюдай за шлюпкой, пока она не скроется из глаз.

Винсентио кивнул, и его отряд сомкнулся, скрыв от меня моих товарищей.

Собственно, я даже не сумел бросить на них прощальный взгляд. Герцог взял меня под локоть и повел по перекидному мосту в замок.

— Ну, пошли, — сказал он, — приступим к Испытанию.

— Конечно, — отозвался я, чувствуя, как весь немею. Ну что ж, по крайней мере в голосе герцога не было злорадства. На мой взгляд, это означало, что он не садист — стало быть, могло бы быть и хуже.

Могло ли?

В тот самый миг, когда мы миновали широкие ворота и вошли во двор замка, в стороне мелькнула тень, и мне показалось, что это фигурка Гремлина, но я понадеялся, что ошибся. Гораздо больше мне хотелось бы, чтобы сейчас он был рядом с Анжеликой и всеми остальными. Мне-то он вряд ли чем поможет, а вот товарищей, пожалуй, смог бы уберечь от плена.

Но все равно было немного приятно сознавать, что я не одинок.

И потом, что же за Испытание мне все-таки предстояло? Я на ходу поглядывал на герцога, на его астрологическую мантию, змееобразный посох. Как пить дать черная магия не забрала его целиком на свою сторону. Может быть, он и пользовался какими-то ее приемами, но пока не отдался ей весь, без остатка. Играл в древнюю, как мир, игру. Думал получить от Дьявола все, что хочет, ничего ему не отдавая.

Я резко остановился, потрясенный до глубины души.

А я сам разве не этим занимался?

Да нет, нет, конечно. Должна быть разница. Определенно, должна.

Да, вот она в чем: я не пытался воспользоваться силой Дьявола. Да и Божьей силой не пытался, если уж на то пошло. Правда, последнее у меня получалось не слишком успешно. Все-таки одного-другого святого я на помощь призывал и время от времени обращался с молитвой ко Всевышнему. Так что эквилибрист в этом плане из меня получился никудышный. Возможно, герцог меня в этом превзошел?

А может быть, он никакой не эквилибрист, а добрый волшебник, который просто нацепил на себя символы черной магии?

И они его, эти символы, сильно искушали. Ну, очень сильно.

* * *

Герцог отвел меня к одной из бойниц, чтобы я своими глазами увидел отплывающую лодку. Правда, я с огромным трудом разглядел в лодке черные точки — головы моих друзей, но все же разглядел. Герцог, как ни крути, оказался верен своему слову. Друзья мои были целы и невредимы.

— А теперь пошли, — проговорил герцог и повел меня вниз по лестнице.

Вниз, вниз, вниз...

Мы миновали темницы, спустились еще ниже и наконец остановились в круге света, отбрасываемого факелом. Прямо перед нами на полу лежала каменная плита — высотой мне до колена, длиной в шесть футов и шириной в четыре. Я со страхом посмотрел на плиту и решил, что для алтаря она слишком низка. Этой мыслью я себя и тешил, покуда крестьяне снимали с меня рубаху и привязывали к плите.

Герцог стукнул посохом по полу. Звук от удара получился оглушительным, совершенно не отвечающим размерам посоха. Затем он поднял посох над головой и принялся вертеть им и что-то выкрикивать. Постепенно его восклицания приобрели определенный ритм и перешли в песнопение. Я сдвинул брови, сосредоточился... Мне надо было понять, о чем эта песнь. Но языка, на котором распевал герцог, я прежде не слышал. Какой-то древний язык, чем-то напоминающий латынь.

Латынь! Стоило мне понять это, и я тут же начал различать отдельные слоги и слова. Вот прозвучало слово «солнце», потом — «жара», а ведь в этом был смысл... а потом последовало слово «вода» или производное от него. А потом число пять! А после него — что? Слово «дни», что ли? Но при чем тут отрицательная частица? При чем?

Герцог завершил песнопение, вновь ударил по полу посохом, и его прислужники-крестьяне повторили куплет. Стены подземелья сотрясались от их голосов. А патом они умолкли, и стало тихо-тихо. Герцог выкрикнул последнюю строчку, постукивая в такт посохом.

На последнем ударе камни подземелья ответили взрывом, полыхнул ослепительный белый свет. Он рос, расползался, заполнял темницу...

То было солнце.

Я зажмурил глаза, но даже сквозь закрытые веки видел пляшущие круги и точки. Я дал глазам свыкнуться с алым свечением и чуть-чуть приоткрыл их.

Я по-прежнему был привязан к плите, однако кругом на многие мили простирались пески. Жара волнами наплывала на меня. Небо казалось мне начищенной до блеска монетой, бьющей по глазам безжалостной синевой. На небе — ни облачка. Пекло стояло такое, будто меня поджаривали в духовке. Мог поклясться — я чувствовал, как подо мной греется камень. Я весь покрылся потом.

И тут неожиданно до меня дошел смысл произнесенных герцогом слов «пять дней». Мне суждено было пробыть пять дней привязанным к этому камню. Пять дней! Сто двадцать часов! А отрицательная частица относилась к воде.

В страхе я понял, что Фриссон был прав. Хочешь не хочешь, а надо мне было самому творить чудеса. Как это ни называй — жизнью ли по законам галлюцинации, или добровольной сдачей... словом, как угодно... но только я должен был сотворить чудо. Сотворить или умереть.

И при этом желательно не привлекать на помощь ни алые, ни добрые силы.

Я попытался припомнить какой-нибудь стишок, с помощью которого можно было бы усмирить мои потовыделительные железы. Мне ведь надо было экономить каждую унцию воды, хранившейся в моем теле. Но тут я вспомнил, что если не буду потеть, то сдохну за час.

Решения нужны, решения!

Предстоял очень долгий день.