Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 18.
Юиль стояла на четвереньках и отхаркивала забившуюся в легкие кровь. Не в силах стоять даже так, она опустилась на локти. Ей хотелось упасть, распластавшись на полу, но кровь заливавшая весь пол примерно на три пальца, навевала слишком плохие воспоминания.
Откашлявшись, девушка села на коленях. Она вся была в крови; кровь стекала по телу, лицу и волосам. Запах крови и окружение погружал ее в липкую, как сама кровь, глубину воспоминаний.
— А вот и ты, — этот голос всегда встречал Юиль первым, за что она так его и стала называть — «Первый».
Юиль отрыла глаза. Девушка сидела совершенно голой, в месте, что описать никак было нельзя: там не было ничего. Ничего, кроме кровавого пола и восьми фигур эльфов, облаченных в темно-бордовые одеяния, полностью скрывавшие их фигуры и лица, и лишь голос помогал распознать в них мужчин и женщин.
— И ты снова с нами, дитя, — теплый женский голос мог бы растопить множество сердец, но не сердце Юиль: она чувствовала за тоном «Второй» укор и насмешку.
— И что же тебе вдруг от нас понадобилось? — голос «Пятого» был издевательским всегда.
— Вы… кхе-кхе… вы и сами… сами это знаете.
— Знаем. И все же хотим это услышать, — «Третий» обладал голосом что Юиль так и не смогла причислить ни к мужскому, ни к женскому.
— Помогите… помогите мне, — ей было до тошноты противно просить их о чем-то, но сейчас ей не смог помочь бы никто, кроме них. — Помогите мне спасти его.
— Хммм… помочь… хммм, — процедил «Первый».
— Он не нашего рода, дитя, — четко, словно удар молотом, произнес «Восьмой». — Ты знаешь, в чем состоит наш долг, раз обратилась к нам.
— Да, я помню, — кивнула девушка. — Оберегать народ эльфов, быть скрытым оружием, что защитит их от Старшей расы и всех, кто посягает на выживание нашего народа.
— Верно. И мы пожертвовали всем, чтобы иметь такое оружие, как ты. Мы положили на это свои жизни, лишили многих других твоих предшественников радости свободы выбора жизненного пути. А ты эгоистично плюнула в наш многовековой труд! Каждая капля крови в твоем теле, это труд и жертвы многих поколений твоих предшественников, — голос «Шестого» был хрипловат, будто бы ему повредили голосовые связки.
— Молю вас! — Юиль снова упала на четвереньки. — Я готова вернуться и снова стать той, кем была рождена!
— Ты искренна, как никогда. Но годы, прошедшие вне обучения, а также перерождение, отбросили труд Восьми Кровных на много шагов назад, — «Вторая» распростерла руки указывая на всех присутствующих.
— Что вы хотите?
— То, что мы хотим, ты дать не можешь, — «Пятый» снова был резок. Но Первый поднял руку и тот замолчал. На памяти Юиль такое случалось впервые.
— Хоть он и не одной с нами расы, но кое-что сделать для эльфов ему удалось, — «кое-что»… Юиль сжала кулаки и хотела закричать, что он сделал больше, чем каждый из Восьми Кровных, но сейчас так поступать было нельзя.
— Хммм, — «Первый» поворачивал голову и другие пересматривались с ним сквозь алую вуаль, будто бы ведя мысленный диалог. — Хорошо. Но мы не уверены готова ли ты спустя столько лет принять нашу силу.
— Готова! — с жаром ответила девушка.
— Не спеши, — укорила девушку «Четвертая». — Твой настрой понятен, но готова ли ты разумом и телом.
— Магия крови требует в первую очередь сильной воли, дабы не поглотить заклинателя, — вспомнила Юиль один из первых выученных уроков, что преподали ей Кровные.
— Похвально. Похвально, что ты еще это помнишь, — с удовлетворением кивнул «Седьмой». — Но помнишь ли ты третье из восьми правил?
— Тело, воля и разум. Все должно готово к тому, чтобы подчинить себе темное искусство…
— … иначе оно поглотит тебя, — закончил «Первый». Но готово ли твое тело и твой разум?
— Да, безусловно, да! — с твердостью в голосе произнесла Юиль.
Восемь Кровных вновь переглянулись.
— Хорошо. Мы дадим тебе эти знания, хоть и сомневаемся в твоей готовности. Но в качестве платы потребуем кое-что…
… и он назвал свою цену.
Ее тело чувствовало холод и дрожь, сидя промокшим в луже крови, но сейчас озноб проник глубоко, заставляя содрогаться не только тело, но и разум, и душу.
— Такова наша цена, — тон «Первого» четко указывал, что милосердия ей не дождаться.
Юиль тяжело задышала, все больше осознавая, что стоит за этим решением.
— Так каков будет твой ответ, Юилия Хааман, дитя Восьми Кровных?
***
Он проснулся и повернулся на бок. Кровать под ним заскрипела, и этот звук он узнал бы из тысячи. Арчибальд улыбнулся от накативших воспоминаний: он лежал в своей кровати на мансарде, в доме своей бабушки.
Его старенькая потрепанная, но столь любимая кровать стояла все так же у окна. Шкаф стоял в углу, с чуть покосившейся, и поэтому не закрывающейся, дверью. Простой деревянный стол и такой же простенький стул. На тумбе стоял старый ламповый японский телевизор, купленный еще его дедом, которого уже семь лет, как не было. К телевизору была подключена его игровая приставка. У стола лежал грязный футбольный мяч, а значит, взбучки ему точно не избежать. На тумбе стояли три чашки из-под чая, забытые им и его друзьями вчера.
Он встал с кровати и осмотрел комнату еще раз. Расписание уроков на завтра; постер с героем фильма про киборга-убийцу и несколько фотографий в рамках, все так же украшали наклоненные стены.
В его комнате все было точно так же как в его детстве; все, кроме него самого. Он посмотрел на свои руки и понял, что это, руки старика точно такие же как он и помнил. Арчибальд взял кружки и спустился не таясь. Лестница под его ногами заскрипела, пробуждая воспоминания.
— Уже проснулся, — теплый голос бабушки окатил его заботой и любовью.
Д’Энуре ответил Ей улыбкой. Он знал, что эта женщина хоть и была похожей на его бабушку, в действительности ей не являлась.
Чайник, стоящий на подставке, парил свежезаваренным чаем. Разнообразие сладкой выпечки и печений наполняло дом сладостным ароматом.
Он прошел на кухню и помыл чашки, а после, протерев полотенцем, поставил их на свое место в шкафу. Вытерев руки, он сел напротив, и Она заботливо налила кружку пышущего напитка. К удивлению Арчибальда, это был не чай, а тизан.
— Так ты ведь уже привык к нему, — вновь прочитала мысли Мать-Богиня. И, увидев недовольное лицо Д’Энуре, улыбнулась. — Ладно, ладно, больше не буду, — Ее серые