Первая облава была на следующий день. Устроено было в этот день два или три загона. Загоны были устроены втемную, то есть не знали, что можно ожидать, что попадется. В первый загон я убил зайца (это был единственный заяц, которого мы видели за все время охоты в этом районе); другими было убито несколько тетеревов, которых в лесу оказалось очень много. Во втором загоне на стрелков вышли козлы и козы (штук восемь), но мы, помня наше заявление «соблюдать закон», не стреляли.

Между мной и графом О’Рурком пролетела целая стая тетеревов. О’Рурк, стреляя вперед, по направлению леса, бывшего от нас шагах в 50 (мы стояли на несколько возвышенном гребне, окружавшем этот участок леса и покрытом редким кустарником), сбил одного тетерева. Я стрелял уже за линией стрелков и чисто промазал.

Когда подошли загонщики, то один из них наклонился на опушке и поднял какую-то большую птицу. Затем, обращаясь ко мне и О’Рурку, крикнул: «Ловко сбили. Кто из вас стрелял?» Когда он подошел, мы увидели в его руках великолепный экземпляр глухаря, у которого сочилась кровь из головы. По-видимому, одна дробинка угодила ему прямо в голову. Кто стрелял? По глухарю никто из нас не стрелял, но по направлению леса по тетеревам два раза выстрелил О’Рурк. Ясно, что сидевший на дереве глухарь был убит случайной дробинкой от выстрела О’Рурка. О’Рурк был в восторге.

На третьем загоне долго пришлось ждать начала гона. Наконец послышались голоса загонщиков; в это время уже стало смеркаться. Внимательно всматриваясь вперед, я увидел, что что-то мелькнуло на снегу среди кустов. Смотрю, но разобрать не могу. Что-то двигается по снегу довольно медленно, но что это? Лисица? Нет, не лисица. Заяц? Как будто нет. Это что-то проходит мимо меня шагах в 60 и направляется прямо на генерала Шишковского. Я решаю, что это заяц и что он по праву должен принадлежать Шишковскому. Я не стреляю. В это время из леса вылетает глухарь и тянет очень низко над головой Шишковского. Но почему Шишковский по нему не стреляет? Не может быть, чтобы не видел. Я возмущаюсь, видя, что он предпочитает «зайца», в которого прицеливается, и пропускает глухаря. Раздается выстрел, «заяц» резко прибавляет ходу; второй выстрел – и «заяц» уходит. Загонщики приближаются. Я, возмущенный, подхожу к Шишковскому и говорю: «Как это вы, ваше превосходительство, предпочли зайца глухарю, да еще и промазали?» – «Какой там заяц. Это была рысь, а не заяц. Почему вы прозевали? У меня в ружье были патроны с мелкой дробью, так как я ожидал тетеревов, вот и пропустил рысь!» Я бросился смотреть след. Да, это действительно была рысь, а не заяц.

Когда вернулись в усадьбу, я почувствовал себя плохо. Поставил градусник; оказалось больше 39 градусов. Горло сильно болело, и я ничего не мог глотать. Схватил я, по-видимому, гнойную жабу. (При возвращении в Киев заболел Толмачев. Возможно, что он заразился от меня, выпив что-либо из того же стакана, из которого я пил. Доктор определил у него гнойную жабу; он долго болел и поправился только недели через три.) Не было ни доктора, ни лекарств. Я решил лечиться коньяком. Трое суток я ничего не ел, но выпил изрядное количество коньяку, которым полоскал горло. Через три дня я был здоров, но следующий день после первого дня охоты я провалялся дома (в усадьбе); болело горло, страшно болела голова и был сильный жар.

На второй день охоты мои компаньоны убили только несколько тетеревов. Когда они вернулись и сели ужинать, пришел один из «браконьеров» и заявил, что он обложил лосей, затянул их флажками и что на следующий день надо ехать их стрелять. Я решил также ехать. Меня отговаривали, но я настоял на своем. От места остановки саней нужно было идти довольно далеко на лыжах. Я тогда почти не умел ходить на лыжах, а потому страшно устал и, несмотря на мороз в 5—6 градусов, пропотел насквозь.

Минут через двадцать после того, как мы стали на номера, начался гон. Прошло минут пять, и я услышал прямо перед собой в густом и высоком кустарнике изрядный треск. Явно было, что что-то большое ломило напролом. Страшное напряжение, теряешь расчет времени, секунды кажутся страшно длинными. Но вот совсем близко из кустов громадным скачком выскакивает прямо передо мной, шагах в 40, громадная туша. Мне представилось, что это лось с опущенной головой и с опущенными рогами. Я вижу правую его сторону, вскидываю штуцер и стреляю. Лось падает с перебитой в лопатке правой передней ногой, затем с трудом подымается и, ковыляя на трех ногах, проходит мимо меня. Я отчетливо теперь вижу, что это не бык, а громадная корова-лосиха. За ней выскочил и пошел на моего соседа, Семенова, молодой лось с небольшими рогами (один отросток).

Досадно, обидно, но делать нечего; надо добивать. Я прицеливаюсь и вторым выстрелом укладываю корову. Семенов убивает молодого лося. Лосиха (выпотрошенная) оказалась весом в 24 пуда. Мне было до слез обидно, что я так проштрафился и, как мне казалось, оскандалился чуть ли не на всю жизнь.

Больше мы облав не устраивали, а следующие два дня выезжали в лес на маленьких санках, чтобы с подъезда стрелять тетеревов. Ездить по лесу было очень приятно и красиво, но, как я ни старался, мне только раз удалось подъехать к тетеревам и убить одного. Задачливым оказался Толмачев; он привозил по 6—8 тетеревов. Умел ли он сам к ним подкрадываться, умел ли его подвозить его возчик, или просто ему везло. Это так и не выяснилось. Он нас уверял, что все дело в его умении и знании тетеревиной повадки.

Рассказав, как я вылечился на этой охоте от гнойной жабы (ангины), я вспоминаю другой случай. Как-то зимой мы целой компанией собрались ехать в Семиполки на облаву на волков, лисиц и зайцев. Дня за два до охоты я расхворался бронхитом. Был жар, ломало, болела грудь. Благоразумие подсказывало, что надо высидеть дома, но охота соблазняла. Я решил ехать. Гостивший у меня в Киеве мой отец запротестовал и потребовал, чтобы я позвал доктора. Чтобы успокоить отца, я пригласил хорошего моего знакомого, старого и покладистого доктора Санницкого. Когда он приехал, отец рассказал ему про мое «сумасшествие» и попросил меня выслушать. Придя с доктором в мою комнату, я ему откровенно сказал, что на охоту я поеду, но что прошу его не волновать моего отца и сказать, что ничего серьезного у меня нет. Санницкий меня выслушал и сказал: «У вас здоровенный бронхит; ехать на охоту просто безумие. Но я вас знаю, а потому, так и быть, покривлю душой». Отцу он сказал, что, конечно, мне лучше было бы посидеть дома, но раз я так хочу ехать, то можно и поехать, но надо быть на охоте очень осторожным. Я на охоту поехал.

Ночевали мы на почтовой станции в Семиполках. Меня знобило, и я даже бредил; Розанов, спавший рядом со мной, меня раза два будил. Стало рассветать, пора на охоту, а я себя чувствую препогано и жалею, что не послушался отца и доктора. Как быть? Я решил прибегнуть к сильному средству. Мороз стоял градуса четыре. Я позвал егеря и приказал приготовить у колодца два ведра воды и меня ждать. Сбросив белье, я, к общему удивлению, выскочил на мороз и приказал себя облить водой из двух ведер. Затем вбежал в дом, быстро оделся, надел полушубок, взял ружье и сказал моим спутникам, что я пойду пешком к лесу.

У меня довольно долго щелкали от холода зубы, но скоро я согрелся. Затем я весь день ходил пешком, ни разу не садясь на подводу. К вечеру чувствовал себя хорошо, но страшно устал. Домой вернулся совершенно здоровый и великолепно проспал ночь. Приехавший на следующее утро Санницкий внимательно меня выслушал и только разводил руками. Не было никаких признаков бронхита. Но такую встряску организму можно дать только имея 28 лет и обладая отличным сердцем и выдающимся здоровьем.