Но вот загонщики приближаются. Мы, стрелки, стоим шагах в 20 за канавой, по направлению которой идет загон. Большая часть фазанов уходит от загонщиков пешком и скопляется в кустах около канавы. При приближении загонщиков к канаве начинаются взлеты фазанов пачками, прямо как фейерверк. Очень красиво. Я убиваю подряд 10 или 12 фазанов и опускаю ружье, любуясь картиной. Вижу, что другой мой сосед, Колен, страшно разгорячился, непрерывно стреляет, и все мимо. Смотреть забавно, и я, шутки ради, сбил несколько фазанов так, чтобы они падали почти на Колена, который еще более начал волноваться.

На следующий загон я стрелял мало, вызвав даже замечание Ржевусского, сказанное в виде упрека: «Вы такой хороший стрелок, а так мало стреляете». Я понял, что я не только гость, но и «ружье», которое должно было бы набить возможно больше фазанов, отправляемых на продажу. Перевести замечание Ржевусского надо было так: «На кой черт я тебя пригласил, если ты только смотришь, а не исполняешь то, что мне от тебя нужно». Чтобы не сердить хозяина, я опять стал стрелять. Но эта стрельба фазанов, конечно, не охота, а простая садочная стрельба, которая мне как охотнику доставляла мало удовольствия. На другой день было несколько облав на зайцев. Зайцев (которых также разводили) оказалась масса; сыпали они как из мешка. На первом же загоне я убил 18 зайцев и двух лисиц. Лисицы меня очень развлекли, и хозяин меня потом чествовал, как короля охоты, уничтожившего двух хищников. Но к моему удивлению, шкуры хищников мне даны не были; вероятно, практичный хозяин также послал их продать.

За обедом после охоты со мной приключился случай, который я никак не ожидал. На столе, между другими бутылками с вином, стояла заплесневелая бутылка. Я спросил хозяйку дома (графиня Ржевусская – певица Баронат), что это за вино. «Это старый мед», – сказала мне хозяйка. Я попросил разрешения попробовать. Мед мне так понравился, что я, отказавшись от других вин, почти прикончил бывшую передо мной бутылку. Результат получился изумительный: когда после обеда стали вставать, я почувствовал, что у меня нет ног. Голова совершенно свежая, а ноги бездействуют. Я наклонился к хозяйке и поведал мое несчастье.

Графиня Ржевусская сказала гостям, что просит всех перейти в гостиную, а что ей надо поговорить со мной. Когда все вышли из столовой, графиня Ржевусская позвала двух лакеев и приказала им помочь мне пройти в мою комнату.

Вспоминая про охоты у Ржевусского, не могу обойти молчанием полное отсутствие культурных потребностей и потребности к чистоте как у самого Адама Ржевусского, так и у его жены, Баронат, итальянки по происхождению (впрочем, кажется, она итальянская еврейка). Дом был роскошный, настоящий дворец – и по архитектуре, и по чудным старинным вещам, но как было при предках Ржевусского – так и при нем, в доме не было ни одной ванны, не была проведена в дом вода и не было W.O. В роскошном вестибюле, под мраморной лестницей, за ширмой, стояло переносное кресло, и испражнения, попадавшие в ведро, посыпались золой. Умывальники (рукомойники) были самого примитивного устройства, с малым резервуаром для воды, грязным тазом и вонючим ведром. В залах и гостиных, где были собраны предками Ржевусского действительно драгоценные и антикварные вещи и очень хорошие картины, все было загажено пылью и копотью от керосиновых ламп. Впечатление получалось, что пыль смахивается только с диванов, кресел и стульев. Просто обидно было смотреть на все это.

В декабре (4-го) 1907 года я был назначен начальником штаба 42-й пехотной дивизии. Грустно было расставаться со штабом округа, где я прослужил почти десять лет и где был по времени службы в штабе «старейшим». Должен признаться, что я пользовался вниманием со стороны всех чинов штаба. Меня баловали, и мой авторитет признавался даже начальством. Правда, после Шимановского и Рузского состав штабного генералитета был слабоватый, а такие, как Благовещенский (генерал-квартирмейстер) и Маврин (начальник штаба), полностью исполняли то, что я докладывал. Один из моих сослуживцев однажды мне сказал: «Вы фактически начальник штаба округа. Против вашего мнения никто не пойдет». И это было верно, но совершенно ненормально. Я чувствовал, что пора уходить из штаба округа. Деятельность начальника штаба дивизии, конечно, была совершенно незначительна по сравнению с той ролью, которую я играл в штабе, но она являлась чрезвычайно интересной и необходимой для всякого офицера Генерального штаба, дабы познакомиться с бытом, укладом и службой войск. Кроме того, для меня, в смысле личных отношений, эта перемена не вызывала ломки, ибо штаб 42-й пехотной дивизии находился в Киеве. Одно меня несколько беспокоило: это репутация недавно перед тем назначенного начальником 42-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Епанчина168. Епанчин считался блестящим офицером Генерального штаба, но человеком с отвратительным характером. Последняя его должность была пост директора Пажеского корпуса. На этом посту он был в чине генерал-майора и состоял в Свите Государя Императора. Летом 1907 года был юбилей Пажеского корпуса. Епанчину уже пришло время быть произведенным в генерал-лейтенанты. В Петербурге его очень ценили. Все считали, что на юбилей корпуса он будет произведен в генерал-лейтенанты и будет назначен генерал-адъютантом к Государю. Действительно, это и намечалось. Епанчин был предуведомлен, что после парада Государь предполагает поздравить его с производством и назначить его генерал-адъютантом. Епанчин был на седьмом небе. «По секрету» об этом многие знали.

Наступает юбилей корпуса. Все идет хорошо. Корпус прибыл в Царское Село, и начинается завершительный аккорд. Пропуск корпуса церемониальным маршем мимо Государя. Епанчин, как и полагается, шел (весь парад был в пешем строю) впереди. Отсалютовав Государю, он зашел и, опустив шашку, остановился сбоку от Е. И. В. Все его внимание, естественно, обращено на ряды проходящих пажей. Все идет хорошо. Государь всех по очереди благодарит. Кто-то дергает Епанчина за рукав, за полы мундира. Он только как-то отряхивается, не понимая, в чем дело, и занятый целиком своими пажами.

Но вот все прошли. Радостный Епанчин вскидывает глаза на Государя и, потрясенный, оглядывается кругом. Перед ним не Государь, а дежурный флигель-адъютант Свечин. Государь, к которому Епанчин стоял все время боком, стоит в стороне и, улыбаясь, смотрит на Епанчина. Епанчин видит сердитое лицо главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского округа Великого князя Николая Николаевича. Кто-то подходит к Епанчину и говорит, что Великий князь Николай Николаевич приказывает ему, Епанчину, сейчас же после парада явиться к Его Императорскому Высочеству.

В результате разнос от Великого князя и никакой награды. Его имя надолго становится посмешищем в петербургских гостиных. Карьера если не погибла, то все же испорчена. Вскоре после этого Епанчин производится в генерал-лейтенанты и назначается начальником 42-й пехотной дивизии. На свое новое назначение он смотрит как на ссылку, как на выражение немилости (все это передаю, как об этом рассказывали в то время, но за верность, конечно, не ручаюсь). При этих условиях мне не особенно улыбалось быть начальником штаба у Епанчина, но. ничего нельзя было поделать.